Меч и его Эсквайр

Мудрая Татьяна

А на следующий день, едва стемнело, грянула Юханова Ночь, или, как теперь говорили, Ночь Святой Юханны, покровительницы всякого вида штурмов и огневого искусства. Мы все приобыкли, что во время главного поста самой многочисленной из наших религий начинают пировать и ликовать, когда черную нитку становится нельзя отличить от белой. Это и происходило ныне, хотя куда шире, громче и беззаконнее, чем если бы это были одни иллами. Огненная потеха крутилась в небе, костры вздымались к нему так высоко, что сливались с игрой свеч, ракет, шутих и колес – и совершенно затмевали робкие весенние звездочки, а внизу ползла по улицам и переулкам живая змея из людских тел. Она изображала то ли священного

Дракона Матери Матерей, защитника Солнца, Луны и светил, то ли совокупную народную душу, что жаждет вознаградить себя за целый год послушания всяческим властям. В эту бесконечную вереницу вовлекались все, кто оказывался под рукой и не оказывал большого сопротивления; тут же составлялись пары из того, кто притянул, и того, кто был притянут, но тотчас же разбивались иными жаждущими веселой жертвы. Иногда двое таких членов, едва поплясав под звон рогов, трели свистелок и гудение сопелок, отделялись от туловища змея, чтобы укрыться под ближайшей аркой, в кустах или просто на только что просохшем берегу и довершить приношение богам своей разгоряченной плоти.

Венчала и возглавляла вереницу какая-нибудь из Дочерей Богини, видом помоложе и телом покрепче. Почти незаметно ее подменяла новая ее сестра, которая удалялась либо на окраину праздника, либо, напротив, в самую его гущу, – а музыка, что послушно следовала за веселым войском, казалось, еще немного провожала каждого и каждую.

И в самой сердцевине игривых завитков и плавных извивов, держа за руку одну из юных жриц Энунны, выделывал особо лихие коленца сам Верховный Владыка под руку с дамами всех трех вер… и под конец – с моей дочерью. Он вроде как и пытался вырваться из цепей (хотя, как я понял, вырывался таки прежде), но тотчас передумывал и продолжал танцевать с прежней неутомимостью.

Как я забыл – и, похоже, мы все забыли, – что стержнем и апофеозом весеннего празднества было Принесение Первой Крови и Снятие Печати, причем для сего избиралась самая юная и красивая из еще не посвященных Дочерей Энунны, что в эту ночь имела право на любого из мужей? И кто мог быть таковой девой, как не моя Бахира, воплощенная Весна, что жаждала стать, наконец, воплощенной Книгой?

Ночь была неожиданно сухой и жаркой, точно тела впитали в себя всю внешнюю влагу. Однако к утру – оно нагрянуло почти для меня нежданно – люди малость угомонились. И тогда моя дочь в развевающемся покрывале на огнистых кудрях, в тунике и шальварах на гибком и тонком теле остановилась так резко, что по всему телу великанской змеи прошла судорога, и звонко, четко произнесла:

– По праву Энунны. Я хочу его моим первым.

Кого – в том сомнений быть не могло. Так же как и в том, что Ортос не окажется кастратом – даже после ночного буйства, даже если учесть, что он еще до выбора Бахиры успел уволочь в сторону кой-кого помимо главной своей добычи. Для того и венчают главного человека трех западных царств короной с шипами, ветвями и отростками, чтобы он принес пышный плод.

Ортос победно завопил от радости – его главный персонаж чуть пошевелился и слегка насторожил ушки при этих ее словах – и попытался было вскинуть Бахиру на руки, но его учтиво схватили поперек талии и повлекли в сторону самого.

– Тебя, владыка, да и ее саму надобно еще подготовить, – сказала Билитис – или Балкис? В общем, одна из Трех Наиглавнейших.

Имелось в виду так любимое всеми скондийцами и скондийками омовение.

Разумеется, королю снова досталась лучшая доля: до того пары валились наземь кому куда и где пришлось, многие не дотягивали до тех садов, которые особенно нуждались в оплодотворении, и ложились прямо в стылую грязь.

Пока его с должным приговором омывали, ополаскивали

и обряжали в расшитую, по колени, пунцовую рубаху, что должна была скрыть его нетерпеливую мужественность (не уверен, что делали это такие же, как он, мужи), женщины снаряжали и наряжали мою дочку.

Меня – Амира и Отца – с почетом проводили в подземный покой Храма Энунны. Мне не приходилось быть там ни разу, однако я знал, что стены его до самого верха изрыты как бы норами или балконами наподобие стрижиных или ласточкиных гнезд, проделанных в ноздреватой породе. Эти ложи с обратной стороны соединялись между собой коридорами и могли вместить в себя сотни зрителей, причем совершенно невидимых снизу. Так, несомненно, было и на сей раз – но кого провели этими рокадными дорогами, помимо меня, я мог только гадать. Оставалось также лишь предполагать, догадывается ли об этом наш высокородный гость; что моя Бахира знала точно, я не сомневался.

Также мне докладывали, что пол арены представляет собой спираль из черного и белого мрамора, состоящую из тринадцати белых и стольких же черных завитков или волн. Самая широкая часть этих волн составляет периметр круга или обод колеса, а узкие концы в сердцевине сходятся в точку.

Именно там и стояла Бахира – вернее, восседала на подобии высокого, узкого трона из дикого камня с углублением в центре. Спинка, во всяком случае, торчала кверху подобием зубца или скалы.

Тринадцать лет ей, почти тринадцать лет между нею и им и тринадцать волн узора – счастливое предзнаменование, говорили мне тихо, размещая поудобнее в моем высокогорном гнезде. Счастлива будет избранная, счастлив и ее избранник, если на то будет согласие Его. Я кивал в такт этим словам и их ритмическому дыханию, разглядывая тонкую светлую фигурку глубоко внизу – паука в центре паутины, стержень, на котором крутится веретено.

Ибо ее нарядили, и в самом деле, таким удивительнейшим образом, что мрамора совершенно не было видно – и в то же время орнамент на нем легко угадывался. Туника из драгоценного виссона, облегающая стан и отчасти скрывшая волосы и лицо, была туго охвачена кушаком того цвета, что преобладал в наряде Орта. Ниже она расходилась – даже не юбкой, а широким веером, складчатым кругом, что слегка закручивался по часовой стрелке, точно так же, как и мраморный узор, был приподнят у самых краев спирали примерно на высоту мужского колена и так закреплен. Орту предстояло вступить в эти волны, колышущиеся при малейшем движении женщины, рассечь их и успешно причалить к острову своих упований: дело с виду невозможное, ибо мужчина должен был бы запутаться в упругих пеленах, еще не достигнув середины пути.

Секрет был в том, что в складках одеяния таилась длинная прорезь или просто два несшитых полотна полупрозрачной материи, воистину «королевский путь». Считалось весьма счастливой приметой по какому-то особенному наитию угадать его и проследовать по нему к центру.

Ортос угадал.

Он медленно и осторожно, несмотря на плотское нетерпение, видимое даже с моего насеста, раздвигал полотнища тумана, струящиеся вдоль его бедер и грозящие все-таки запутать его в себе, перекрутиться вокруг его пояса при малейшем движении девушки. А она…

Арахна в гнезде. Охотница в засаде. Истинная жена в своей лукавой потаенности.

Она ждала, наблюдая, как Ортос разгребает складки руками и шагает уже наперерез, ждала, зная, что в ее воле – в любой миг остановить его, опрокинуть, возможно даже – удушить и погрести во вкрадчивой и ласковой пучине.

Он дошел – точно и без помех. Однако Бахира и не подумала приподняться навстречу ему; будто и не она прилюдно заявила о своем выборе. Ждала, что он преклонит колени, – или чего иного?