Меч и его Эсквайр
Шрифт:
Беседы, подобные этой и ей предшествующие, которые делались все более длительными и странными по содержанию, велись не прямо со мной – я лишь на них присутствовал; учили мою Бахиру. И не в моем домашнем убежище – его я поневоле посещал от случая к случаю. Но в моей теперешней резиденции – дворце Амира Амиров.
Здесь надобно отвлечься, чтобы пояснить тот смысл, какой в Скон-Дархане приобрело понятие «дворец».
Франги всех сортов и мастей обожают лезть вверх от тесноты, громоздить дом на дом, иногда говоря себе, что «чем шире – тем лучше» и нависая верхними этажами своих жилищ над тротуаром, закрывая себе и другим небо. Окна узки, как бойницы – тамошние жители стремятся отгородиться от внешнего мира с его сезонами изменчивости.
В Скондии роскошь и изящество заключаются в том, чтобы подчиниться ритмам этой изменчивости и для того – распространить себя вширь по ухоженному и лишь слегка отгороженному двору своей усадьбы или делянки, застраивать его или пристраивать к основному строению всевозможные беседки,
В моем дворце, что распластался по земле хорошо расчисленного и ухоженного парка, розовато-желтые мраморные потолки венчали мой малый кабинет и залу для Великого Совета – не только Семерых. На коврах самого благородного вида – не крашеных, а сотканных из шерсти натуральных цветов: смутно белого, коричневого и черного, – установлены кресла нарочито грубой вестфольдской работы. Сидеть на них я почти отвык, предпочитая, как и все в Скондии, жесткие толстые подушки и широкие, низкие суфы , но мое нынешнее положение обязывает. Эти сиденья – для гостей и для показухи, среди них имеется даже нечто вроде трона. Кроме того, именно здесь на узких настенных полках, за драгоценным свинцовым стеклом расположены дары нашему «королевскому дому». Эти вещи и вещицы – самое для меня непривычное. Раньше я обновлял свои западные привычки, ибо у франгов все дворцы, дома и хижины под завязку набиты хрупким, необходимым или драгоценным хламом, но в последнее время утвердился в неприятии этого. Ибо главное сокровище в Скондии – вольный и чистый воздух. Ну, еще и книги, которых не бывает – по их дороговизне – так много, чтобы они этот воздух съедали. Хотя по одной книге имеется даже у полуграмотных. А неграмотных же вовсе в Сконде, начиная лет с шести, не бывает вовсе.
Да, еще кое о чем я забыл. Камень для строительства зданий выламывают в горах и везут издалека на особых скользящих платформах, что оставляют не такой глубокий след, как колеса. После работы остаются своеобразные лабиринты, и внутри каменоломен и карстов охотно поселяются те, кому по сердцу неприхотливое и укромное житье. Среди них – и монахи нохри, и мои Братья.
Но не Дочери Энунны. Их храм посреди лесного парка – самое высокое, единственно высокое здание в столице, помимо разве колоколен и сигнальных башен. Даже шпиль часовенки моей Юханны, специально выстроенный в духе ее родных мест, не досягает уровня среднего из трех храмовых этажей. Самый нижний окружен балюстрадой, откуда вырастают невысокие колонны, подпирающие средний этаж; верхний этаж увенчан ажурными башенками. В полудиком широколиственном лесу, едва прореженном неширокими просеками, водятся олени и кабаны – священные животные Матери. Им тоже приносят жертвы – едой, питьем, глыбами каменной соли-лизунца, иногда украшениями-метками в виде ошейника или повязки над копытом. И растут эти живые существа – не домашние скоты, но и не дикие звери – в любви и неприкосновенности.
Дом Дочерей. Дом моей дочери. Нет, я более на нее не гневался. Поистине, мужчин надо еще учить быть мужчинами, а женщин – женщинами; это шаг к тому, чтобы каждый из них стал собой. Я понимал необходимость той суровой школы, которой ее здесь подвергли. Необузданная женственность, девство на грани волшебства и колдовства, отточенная, как прямой северный клинок, красота, сплав грациозного тела с гибким разумом, чарующий голос, источником и инструментом которого был не ребек, подобный моему, но сама плоть – вот плоды воспитания, коими она с гордостью обладала. Ее глубинное предвидение питалось намеками и иносказаниями там и тогда, когда обычный рассудок должен был выстроить четкую цепочку причин и следствий; но оттого не оказывалось менее верным в своих суждениях.
И я с нелёгкой душой, однако же позволил ей быть тем, кем она быть стремилась.
А жизнь шла своим чередом. В конце зимнего противостояния холода и влаги король Франзонский, конунг Вестфольдский и Первый Консул Готский, Ортос Первый и Благословенный, передал мне через своих послов, чья постоянная резиденция находилась в одном из самых цветущих
Больно уж хитро составлено, подумал я. Кое-какие проныры из числа заграничных соглядатаев, разумеется, проникли за цепи охраны – не секретная же церемония, да и телесную сохранность мою никогда не блюли так дотошно, как оную всяких там императоров и принцепсов.
Вот они и донесли, да с такой миной, будто Орт чувствует себя обделенным и обнесенным некой чашей на пиру. Но если с другой стороны посмотреть…
Писано не более десятидневия назад, прибыло с курьером, который менял лошадей, как изысканный готиец перчатки, и имеет в виду явно не мое запоздалое чествование. На пресмыкательство скондийцы уж никак не способны; они и плевую шутиху по моему поводу в ночные небеса не выпустили. Нет: Ортос претендовал быть гостем на великом празднике весеннего равноденствия, который долженствовал состояться на грани дня и ночи, последних тающих снегов и первой, еще не развернувшей всех почек листвы. Праздник всеобщей свободы и ритуального непослушания, когда не только с почек, но и с людей обоего пола слезает грубая зимняя скорлупа. Как ни удивительно, самый неудобный день для благоразумного цареубийцы: насилие любого рода считается роковым для самого насильника, а толпы народу никак не склонны прятать в своей сердцевине мужа, сотворившего сие. Жрицы Энунны уже вычислили день, час в час, и назначили особые церемонии по случаю. Чрезмерно тревожащие лично меня.
Так что я прямо и четко отписал королю, что весьма рад буду его видеть, весьма тронут буду его дарами (между строк: в чем бы они ни состояли) и склоняюсь к тому, чтобы поспешествовать ему в его благих начинаниях.
Последнее, если употребить не экивоки, а простые слова, означало, что Орт твердо решил отыскать себе у нас нареченную, лишь бы она была кротка, смазлива и более-менее знатного рода. Я так понял из донесений, что сыпались на меня, как новомодные пороховые снаряды, что его Первый Министр и Высокий Парламент крайне обеспокоились холостым и еще более – практически бездетным состоянием их владыки. (Бастарды во главе с юным Фрейром не в счет.) А он, когда пристали с кинжалом к его горлу, поставил условием, что женится лишь на скондийке. Естественно, из местных нохри – этого добра там не занимать, нетрудно будет также окрестить иноверку.
И вот в самый канун Зеленого Равноденствия, на двадцатый день первого месяца весны, король Ортос прибыл.
Мы встретили его, разодетого вдребезги, и его столь же великолепную свиту у самого моего королевского дома, торжественно раскланялись и проводили в резиденцию – под эти дела пришлось очистить наружное крыло Дома Амира Амиров, где никто, правда, не жил, но обретались провиантские склады на случай голода или военных действий. А значит, можно было опасаться мышей, крыс и тараканов особо крупного размера. И заодно их натуральных и естественных противников: полудиких котов тигровой масти и тигриной стати, столь нежно любимых всеми скондийцами.
По всем фасадам и фронтонам, надо всеми улицами развевались многоцветные полотнища: стяги четырех нам известных и множества неизвестных государств. Ну конечно, повоевать в своих трех епархиях Орту пришлось, куда уж от этого денешься, так что, как мы надеялись, сии декорации найдут отклик в его мужественной душе. Цветов, чтобы бросить под стройные ноги его коней и тяжкие колеса его обоза, все равно пока не народилось.
Итак, он воцарился в своих апартаментах (небольшие окна, по всем стенам душистые факелы от неистребимого животного духа и еще широкий очаг в каменном полу каждого из помещений) и на следующее же утро явился с дарами. Всего не перечислю, тем более что надзирать за каждым из моих подчиненных было как-то не с руки, но лично я получил удивительный инструмент, вроде мешка, облепленного дудочками, под названием «хорнпайп», что меня умеренно обрадовало. Как мне говорили, на основе него можно было сотворить малый воздушный варган для церковных служб и исполнения особо тягучей музыки, весьма почитаемой моими нохри. Второй подарок был уж совершенно великолепен: щедро украшенная книга древних вестфольдских саг и легенд о первооснователях. На картинках были в изобилии представлены северные рыцари обоего пола, кои с азартом крошили и крушили друг друга, а перерывах изощренно же любили друг друга. Также были тут прелестные беззащитные девы, что вышивали рыцарям гербы на нарамниках и перевязях, и мудрецы с крючковатыми пастырскими посохами, пригодными для того, чтобы тащить заблудшую овечку в стадо за шею, породистые кони и собаки. Словом, Орт преподнёс мне то, что весьма нравилось ему самому. Я почти огорчился бы этим, если бы в прикуп к сему фольклору не шел подробнейший экономический трактат с описанием дел в разоренной Готии и тех усилий, которые прилагал сам король и королевские эмиссары, дабы их поправить. Нет, голова у нашего мальчика была по-прежнему светлая, и мозги, что в ней обитали, отличались, как и раньше, редкой силой и проникновенностью в суть дела.