Меч и его Эсквайр
Шрифт:
Наутро сразу после предписанных омовений и горсти медовых фиников на завтрак за нами пришли: за мной, моими сыновьями и нашим мальчиком.
– Белый шайх Яхья ибн-Юсуф примет вас и выслушает, – произнес худощавый человек в широком темном одеянии. Бледное лицо его четко выделялось на этом фоне.
Мы четверо пошли за ним: снова циклопические своды и порталы дверей, жилы нервюр и почти скрытые от взгляда ходы и отверстия воздушных колодцев. Легкие сквозняки указывали на эти продухи почти с несомненностью. Для чего они служили еще? Для подслушивания? Для тайных передвижений под каменной кожей?
Зал,
– Как наверху красиво, – шепнул мне внук, покрепче сжав мою нагую кисть своими пальчиками. – Точно роза с живыми и прозрачными лепестками. Ты ведь рассказывал, бабо, что под розой говорят всякие тайны?
– Тихо, малыш. Мы не одни.
Тут я увидел, что это и вправду так и что именно оттого – а не от зрелища красот – волнуется Моргэйн.
Точно посередине, под той самой розой, сотканной из камня и света, восседал человек. Ничего, кроме широкой подушки из кожаных лоскутов, не отделяло его от грубо отесанных плит пола. Удивительная одежда: широкий синий балахон, скрывающий под собой фигуру и отчасти изображенный внизу угловатый лабиринт, и чалма – не просто белая, ее цвет точно растворил в своем молоке радугу. Концы обмота плотно закрывали плечи, шею и лицо, оставив лишь малую щелку для глаз, как во время самого сурового и длительного траура. Подобные фигуры шествуют за погребальными носилками, укрытыми синим халатом или покровом; однако при виде именно этой мне не пришла в голову ни одна скорбная мысль. Благоговейный страх – да, его я поначалу испытал. И восторг от того, что этот человек заговорил.
Его мелодичный, ровный голос был мне явно знаком: ни мужской, ни женский, ни живого человека, ни мертвого. Хотя как именно должны говорить с нами те, кто ушел не до конца?
– Здоров ли ты и благополучен, Амир Амиров?
– Я здоров.
– И, я думаю, счастлив в чадах и домочадцах, успешен в делах и свершениях. Если ты счел мое любопытство недостойным – его не было.
– У меня всё благополучно, как, надеюсь, и у тебя, шайх Яхья ибн-Юсуф.
– Я тоже на это надеюсь. Что привело тебя в Ас-Сагр?
– Нужды моего родного внука, принца Моргэйна.
– О-о. Ты в самом деле привел своего мальчика мне , Амир Амиров?
– Я хотел отдать его нашим Братьям. Если он не передумает.
– Вот как? – Некий сдержанный смех, непостижимое озорство проре́зались в величавой интонации. – Моргэйн, какого ты мнения обо всех этих делах, что вершатся за твоей спиной?
– Я не знаю всего, твоя Белая Светлость. Хочу узнать.
– Отличный ответ, юный королек! Что же, как издавна говорится, нам вручают мягкую глину, чтобы мы поместили ее на гончарный круг и поставили в печь для обжига. Чьи будут руки и какой огонь – нас обыкновенно не спрашивают. И ты не спросишь, Амир Амиров?
– Я прошел три ступени той лестницы, которой не предвидится конца. Не знаю, остановился я или пережидаю. Но что хорошо для меня, то хорошо и для моего юного родича.
– Вот
– Ты меня испытываешь или взаправду не хочешь, Белый?
– Я не испытываю – ты уже испытан. И я не хочу, я беру. Дай руку.
Фигура легко, одним движением поднялась с подушки и протянула навстречу мальчику длинные смуглые пальцы правой руки. Блеснуло кольцо – серебряное, едва позолоченное, с когтем на месте самоцвета. Старинный перстень лучника, такими натягивают тетиву.
И хрупкие пальчики моего внука легли поверх кольца.
– Ты не спросил, амир, но ни ты, ни твои близкие ему не запретны. Мы не хотим долгих разлук, хотя и слишком частых свиданий тоже. Мор, если твой Арми-баба захочет, недалеко от крепости может поселиться его доверенное лицо. Однако ни под землю, ни на склон ему не будет ходу. Только тебе – когда ты вырастешь и обучишься всему, что сможешь принять в себя. Поверь: мы не сотворим ни тебе, ни из тебя ничего дурного и непоправимого. Мы говорим так: путь каждого ученика устлан розами, однако у роз всегда есть шипы и не так часто – аромат. А теперь пойдем за мной. Ах да, и твой дед с сыновьями может за нами последовать, это поучительно.
Мы трое, повинуясь движению узкой руки, прошли сквозь колонны – мне так и казалось, что они текут и звенят, – и начали подниматься вверх. Ножки Моргэйна в новых подкованных башмаках по-хозяйски звонко отсчитывали ступени: похоже было, что он вовсе не устал и даже не потерял дыхания. Его проводник буквально скользил рядом, как длинная вечерняя тень. Мы изо всех сил старались от них не отделиться.
Свет факелов становился все бледнее. Наконец, одна из площадок лестницы открылась прямо в сияющий день – это был узкий проем со сдвинутой в сторону железной решеткой. И вел он на открытую галерею, что опоясывала то ли горный склон, то ли стену Чертога.
Шайх вместе с мальчиком стали совсем близко к краю, мы едва перешагнули порог.
Внизу обрывались вниз крутые склоны, образуя глубокие ущелья, заросшие поверху темным хвойным лесом. Что было внизу – неведомо: там клубился туман, такой же переливчатый, как обмот нашего хозяина, и такой же непроницаемый. Это облако казалось живым и дышащим – впечатление усиливалось тем, что временами оно утончалось, вздымалось стеной и тотчас опадало книзу. Дыхание чудовища, что уже с трудом выдерживает бремя сего мира… Занавес, коим скрыты завораживающие тайны бытия.
– Знаешь, что там, за Радужным Покровом?
– Рутен. Земля Рху-тин.
– Ты умный отрок. А как его достигнуть?
– Броситься вниз, да?
– Верно. Только ты и не думай, – смуглая рука покрепче перехватила малую ручонку и оттянула моего удальца от края. – Это для храбрых и знающих.
– Ты хочешь сказать – я не храбр?
– Ты безрассуден. Это значит – твой рассудок ещё не отточен, и знаний твоих еще не достает для того, чтобы они переместились из головы в твои кости и мышцы. Там, на этой призрачной земле, ты найдешь свой конец – и ничего более. Даже тело твое мы не сумеем извлечь и похоронить.