Меч и его Эсквайр
Шрифт:
А ведь мы с Моргэйном, по всему вероятию, представляем собой сообщающиеся сосуды (ну да, в монастырской школе у меня был неплохой балл по натурфилософии). Стоит ему посильней начудить неведомо от меня – и сразу начинаются строгости, думал я. Как из горячей воды в холодную и обратно. Хотя, возможно, первое зависело не от второго, а от прихотей и происков третьих лиц?
…В этот зимний день совсем рано утром я проснулся не от лязга запоров на моей личной двери (стражи мирно спали за ней, не пытаясь внедриться ко мне до рассвета), а просто оттого, что локтях в двух от пола реяли удивительные алые огоньки.
– Уже проснулись? – отозвался грудной голос, не лишенный некоторой приятности. – Мы уж так старались не шуметь – даже петли смазали и поперечные брусья войлоком обернули. Фалассо, свечу зажги. Сафта агни шаатаххи.
Зажглось толстенное восковое полено, воткнутое в широкобортную чашку, и опустилось на столик неподалеку от меня, распространяя непонятный запах: будто бы жженой пыли или золы. Свету сразу прибыло вдвое.
Двое. Статная, темноволосая и кареглазая женщина непонятного возраста – только что молодая: широкие плечи, тонкая талия, узкие бедра. Коса свернута в пышный узел и опущена в некий кошель из тонкой золотой нити – девушка или, вернее, незамужняя. Дворянская долгая туника поверх светлой рубахи с подвернутыми рукавами скроена так ладно, что и без пояса обрисовывает фигуру. Это вам не имперский «вампирный» наряд, как смеются над по-готийски разряженными в кисею дамочками.
Рядом, наполовину отвернувшись, – слуга, совсем мальчик: ей по плечо, наголо острижен и одет просто: в некрашеную холщовую рубаху и шаровары. Он помешивает…
Тлеющие уголья в высокой жаровне на ножках. Добрая половина света от нее. И тот самый запах.
– Кто и что это?
– Подарок от повелителя, – ответила женщина. – Не бойтесь очень-то, сьёр Арман Шпинель. Просто велено вам строгие кандалы нацепить. А это значит – на заклепки их ставим. Не на замки. В скважине-то плевый пустяк отмычкой поковырять – да хоть зубочисткой!
– С кем имею честь?
– Простите, что не назвалась. Мейсти Эстрелья, знакомая ваша, если не запамятовали. Мария Марион Эстрелья, если сказать полностью.
Голос был даже не спокойный – уютный какой-то. Эстрелья? Ох, Всемилостивый и Всемилосердный…
– Понимаете, дело ведь деликатное, – поясняла она деловито, поворачивая над огнем какой-то большой гвоздь с круглой грибной шляпкой. – Батюшка не желают огласки. Неудобно так обращаться с тестем, понимаете. А со мною всё останется в семье, так сказать… Нет. Не вставайте, не двигайтесь. Так и сидите пока.
Тон изменился прямо без переходов, и в тот же миг ее спутник скользнул ко мне, как угорь. Или как змея.
Морской Народ. Конечно! Взрослая… особь. Всю мою расовую терпимость как языком слизнуло. Ну да, оттого наша мейсти и ходит всего-навсего вдвоем, а не с парой дюжих подмастерьев.
Фалассо. От готийского слова «Море». Не имя – прозвище. Или все-таки…
– Кто это? Женщина, которая может оплодотворить, или мужчина, способный вы́носить?
При этих моих словах существо улыбнулось – или, скорее, оскалилось. Зубы на исчерна-смуглом лице казались белоснежными и были хищно заострены – то ли нарочно, как это принято у дикарей, то ли сами по себе. Ногти – или когти? – имели такую же форму.
– Это
Неужели и до такого дошло? Пленники. Или перебежчики? Нет, пожалуй. Не такой у них норов. Однако – рабы тоже не их…
– Раз вы захотели бодрствовать, то придется малость подождать, – бросила мне прекрасная палачиха, обернувшись ко мне спиной и шуруя в жаровне щипцами. – Огонь еще раздуть требуется и штуковинки согреть. Белье чистое?
– Вам какое дело?
– Раз в неделю будем снимать приходить. И белье, и железо. Банный день, однако. Или в Скондии раз в эту ихнюю декаду моются?
Фалассо опять хихикнула. Для рабы она держалась уж очень вольно, заметил я. И еще эти спутанные ожерелья под рубахой: самородный серый жемчуг и отломки пурпурного коралла на серебряной нити. Дорогое и редкое украшение.
– Так. Порядок в танковых частях, – Эстрелья выпрямилась, зажав щипцами что-то вроде большого гвоздя с широкой шляпкой. Гвоздь переливался, точно рыжий опал.
Танками здесь называют огромные цистерны для горькой воды, которую нельзя пить без обработки. Так что я не совсем ее понял.
– Сьёр Арм, встаньте, прошу. Сейчас мы вас по всей форме обрядим, – Эстрелья кивнула своей помощнице, и та, лязгнув, достала из объемистого мешка груду новеньких, с иголочки, стальных цепей.
– Сначала ноги. Не брыкайтесь – нарочно мы вас не обожжем. Негоримая базальтовая прокладка под кольца поставлена, вроде кудели. Вы уж не обессудьте – нам говорят, а мы творим да знай себе до времени помалкиваем.
Тем временем обе возились над браслетами: Эстрелья била по широкой шляпке молотком с длинной рукоятью, Фалассо клещами придерживала с оборотной стороны чугунный брусок. Удивительно, однако сия наполовину живая наковальня даже не шелохнулась: в самом деле, неприятностей мне не причинилось никаких, ни ритмического биения по плоти, ни особенного жара. Кроме разве что пригоршни колючих искр.
– Руки. Прямо перед собой протяните.
Та же история: класть меня наземь и самим ложиться они не захотели. Решили показать сразу и силу, и сноровку? Поистине, мышцы Фалассо были как жидкий камень, вернее, как сама вода, которая мгновенно проявляет свою изменчивую и неколебимую природу.
Когда они закончили и отошли от меня, любуясь, я понял всю прелесть новейшей конструкции. Это был так называемый «Паук», или «Краб». Цепи, ложась вдоль спины, соединяли мои конечности попеременно и крест-накрест: левую руку с правой ногой, правую руку с левой ногой. Кроме того, обе цепи продели через кольцо, которое можно было при надобности взять на крюк и присоединить к другой цепи, настенной или принадлежащей подъемнику. Пока это кольцо крепилось на широком кожаном ремне с пряжкой. Ремень можно было расстегнуть, приспустив средокрестие до пояса – единственная степень возможной свободы! Сие хитромудрое устройство позволяло спать на животе или на боку (самая здоровая поза), стоять, неторопливо ходить и – с некоторым напуском – сидеть на табурете. Вдобавок, риск того, что узник удавит тюремщика ручными цепями, был равен сифру , то есть, по-здешнему, был нулевым.