Меч и его Эсквайр
Шрифт:
Когда Эстрелья с Фалассо со мной покончили, Хельмутова внучка вдруг произнесла:
– Сьер Арман, вы не против разделить с нами трапезу? Мы обеспечили кое-что сверх.
Любопытно, откажи я – послушали бы они меня или нет?
Большой зал, куда меня, кстати, почти не запускали, был в этом особняке вполне достойный: со старинными обоями плотного рисунчатого шелка, темными зеркалами, которые почти ничего не отражали от старости, и одряхлевшими ткаными гобеленами, на которых были изображены чьи-то давно усопшие предки. На скатерти длиннейшего стола посреди четырех кувертов одиноко высился фарфоровый
Мы расселись не по чинам: я между моими дамами. Эстрелья стала разливать вкусно пахнущую похлебку.
– А кто четвертый? – спросил я, хотя мне было не так уж интересно.
– Тот, кто слушает, – ответила она.
Что имелось в виду – скрытые за зеркалами тайники? Призраки былых кавалеров? Я не понял. Рыбное варево было каким-то особенно густым и пряным, вино – хмельным и ароматным, а жаркое из совершенно непонятного мяса прямо таяло во рту. И хотя я по старости лет почти запретил себе животную пищу, отказываться не посмел. Или не захотел.
– Теперь я непонятно когда приду, – сказала Эстрелья, когда мы прощались. – Дела не отменишь. А вы пока подумайте. Не над чем, а вообще и в частности, как у вас во Фрайбурге говорят. И помните, что не все вести идут от губ к уху, некоторые – от сердца к сердцу, а иные – и от плоти через иную плоть.
… Тем же вечером…
Нет, той же ночью. Оттого что время снова было непонятным, а тьма – непроглядной.
Я проснулся от упругой тяжести на моей груди и открыл глаза.
Нагая Морская Всадница. Фалассо? На черной коже белки глаз, хищные зубки, даже ногти фосфоресцируют, даже лунные волосы – такой невероятной длины, что ниспадают на мое ложе и стекают по нему на пол, – испускают сияние. Нет, эти пряди скорее черны цветом, только поверх него ложится голубоватый лунный свет, отраженный от воды, пропущенный сквозь облака, сквозь тяжкие ритмические вздохи за окном: «А-ахх…А-ахх…»
– Твои скрученные косы – точно вожжи для ба-фарха, Ситалхо, – говорят мои губы. Странные звуки: первый больше похож на Т, Ф и яростный свист ветра над песками, второй – на шипение рассерженной змеи, что протаскивает свое узкое тело сквозь расщелину. Даже Л жужжит, гудит шмелем над шапочкой розоватого клевера. Медовые клеверные луга – это в узких глубоких долинах, там, где скалы круто обрываются в большую воду и приходится либо плыть, либо карабкаться.
– В долинах? А внутри моей долины ты карабкаешься или плывешь?
– Всё сразу, Ситалхо.
Она сидит на моих чреслах, поигрывает стройными бедрами. Ягодицы ее – два гладких камня, нагретых прибрежным солнцем. Девственный живот с круглым ротиком пупка посредине – точно каменная плита. Соски – пара круглых карих глаз с черными смешливыми зрачками.
– Скажи еще про мои волосы.
– Когда ты распускаешь и встряхиваешь ими, они хлещут мою кожу, словно тугие струи дождя – морскую гладь.
– Красиво. А теперь говори про губы.
– Они как грозовой бархат над тугой океанской волной. Точно коралловое кольцо вокруг Острова Блаженных.
– Ты хвалишь те или эти?
– И те, и другие. Те, какими ты не говоришь… или те, какими говоришь слишком красноречиво.
– Хочешь, я поцелую тебя ими?
– Ты
– Не совсем. Когда мать и отец – из двух разных народов, отпрыски никогда не делят родительское достояние на равные части. Но хватает и малой части моря в жилах, чтобы Народ Суши тебя возненавидел.
– Он не хотел и не имел ребенка от меня, да и я был слишком мальчишкой для подобных вещей.
– У мужчин такое редко получается.
Обоюдный смешок. Это я смеюсь или…
– Ситалхо. Ты от меня тоже никого не получишь.
– Почему?
– Знаю. Одной любви мало. Нам, семени Хельма ал-Вестфи, нужна беда на нашу голову. Хотя бы нарочно поранить себя.
– Как твой отец? Я не хочу такого. Лучше любить нежно… Медленно….
За стеной: «Аххх…. А-аххх….» Шелест, переходит в гул, гул – в грохот, грохот – в прерывистые блаженные стоны.
– Ты пойдешь со мной вглубь моей страны, Ситалхо?
– Нет, я же сказала. Я получу от тебя… Нет, если я получу… Все равно: нужно кому-то оставаться с ба-фархами.
– Никто из ваших со мной не пойдет.
– А зачем? Нас много и здесь, и там. Мы будем всё время встречать тебя на твоей дороге, властитель Моргэйн. Иная коса – от конца до начала – плетётся из всё большего множества прядей.
Знак XV. Филипп Родаков. Рутения
– Ни фига я мирок породил, – сказал я Тору. – Только не внушай мне, что тут обошлось без чародейства и волшебства. Не поверю.
– Братьев Стругацких начитался, – покачал он головой. – Да ты подумай! Когда это ты фэнтези любил? Просто госпожа Эстрелья отменно разбирается в наркотиках, грибных отварах, белене и прочих дурманах, вот и намешала господину Шпинелю всякого-якого.
– Тогда, значит, всё, что он увидел и ощутил, – это сексуально окрашенная галлюцинация? Вранье?
– Не сказал бы. Конечно, Моргэйн погуливал-таки на обе стороны, пока не встретил свою милую. Это у ба-нэсхин в порядке вещей – секс там просто одна из форм доверительного общения. Однако Фалассо и Ситалхо – истинные близнецы, а между близнецами, по признанию истинных авторитетов, существует безусловная мистическая связь. А сам Арман, хотя и не настоящий дед своему любимому внуку, свободно мог чувствовать его сквозь время и расстояние благодаря обоюдной приязни. Эстрелья только усилила и активизировала эту интимность. Нам с тобой, кстати, достаточно знать, что все произошедшее – правда, а в этом я тебе поклянусь. И насчёт достоверности того, что Арман увидел дальше, – тоже ручаюсь.
Арман Шпинель де Лорм ал-Фрайби. Скондия
Проснулся я с какими-то перепутанными мыслями и чувствами и – о ужас! – таким, каким восставал ото сна лишь в раннем отрочестве, до того, как матушка Марион лично занялась моим душевным и телесным образованием. Поэтому я с лязгом соскочил с кровати, кой-как стянул с себя исподнее и принялся поспешно ополаскиваться из кувшина прохладной водой. Собственно, руки я уже умел высвобождать из подаренных Ортом браслетов, но дело это было долгое и травматичное.