Мертвая река
Шрифт:
А вот сама Клэр совершенно выбилась из сил.
– Мам, я люблю тебя. И ужасно не люблю. – Люк расхохотался. – Ладно. Это шутка.
Клэр вздохнула и присела на кровать.
– Так, Люк, а теперь выслушай меня внимательно. Я хочу, чтобы завтра у нас был чудесный день. Я хочу, чтобы ты был хорошим мальчиком, ну, примерно таким же, каким был сегодня, и не доставлял ни мне, ни Дэвиду, ни Эми лишних хлопот. Я очень рассчитываю на твою помощь. Ты меня понял?
Он кивнул.
– И чтобы никаких выходок вроде сегодняшней. Если завтра это повторится, тебе конец. Ни телевизора, ни игр на улице. Ты меня понял?
– Угу.
– О'кей. Все твои приятели валяются
Люк улыбнулся и чмокнул ее, снова став хорошим маленьким мальчиком, без всяких закидонов и вредничаний.
Вылитый доктор Джекилл-младший, а с ним в довесок и мистер Хайд.
Клэр легонько прижала сына к себе.
– Я люблю тебя, солнышко.
– Я тоже люблю тебя, мамочка.
Клэр поднялась и выключила свет. Освещения из холла – пусть оно и было тусклым – для игр будет вполне достаточно.
– Я буду в соседней комнате, договорились? Ты не забыл, где находится туалет?
– Угу.
Она слегка притворила за собой дверь. Совсем чуть-чуть.
– Спокойной ночи. Я люблю тебя.
– Спокойной ночи.
Клэр слышала, как Люк выскользнул из-под одеяла, собрал свои игрушки и принялся разговаривать с ними негромким, нарочито искаженным голосом.
Пройдя в соседнюю комнату, Клэр опустилась на кровать. По правде говоря, ей чертовски хотелось спать, но Дэвид и Эми уже ждали внизу, чтобы продолжить просмотр фильма. Половину они уже просмотрели, хотя Клэр толком даже не помнила, о чем он. И виной тому был отнюдь не фильм.
Просто она ожидала приезда Стивена.
И раздумывала над тем, что ему скажет.
Она пока не была уверена, следует ли ей будить Люка или нет.
Именно поэтому Клэр так хотелось уложить его в постель – так у нее будет шанс контролировать ситуацию. Останется выбор.
Клэр глянула на часы – двадцать минут десятого.
Ну что ж, теперь, наверное, недолго уже осталось.
Она чувствовала, что совершенно не готова к разговору с бывшим мужем.
К тому же у нее опять разболелась голова. К счастью, Клэр прихватила с собой аспирин. Таблетки лежали где-то тут. Возможно, именно поэтому она, как и Люк, с особой остротой чувствовала сейчас, что находится в чужой комнате.
Она представила себе, как Люк лежит в постели. Этот его взгляд – испытующий, оценивающий ее.
«Мам, я люблю тебя. И ужасно не люблю.
Ладно. Это шутка...»
Проблема заключалась в том, что он не шутил.
Или шутил в гораздо меньшей степени, чем ему казалось.
Разумеется, он любил ее. И в то же время отчасти ненавидел. С его точки зрения, именно на Клэр лежала по меньшей мере половина вины за развал семьи. И Клэр все еще была рядом, а Стивен – нет, и именно ее доля вины стала источником раздражения. Люк мог надолго выбросить из головы Стивена, а вот абстрагироваться от собственной матери было уже не так просто. День за днем она одним своим присутствием напоминала Люку о том, что семья облажалась, и, следовательно, налажал и он сам – не смог стать достаточно важным, чтобы связать их всех воедино. Разве может такой лузер повлиять на собственное будущее? Клэр оказалась живым воплощением его бесправия.
И все же Люк, на радость им обоим, взаправду любил мать. Клэр где-то вычитала, что даже дети из полноценных и счастливых семей в этом возрасте очень сильно тянутся к матерям, становятся особо требовательны к ним. Постоянное внимание, разговоры, тяга к одобрению. Люк буквально преследовал ее –
Она встала с кровати и нашла аспирин в боковом кармашке чемодана. Проглотила три таблетки, хотя лучше бы на их месте оказался "Aдвил"[9]. Аспирин – ужасно горькая дрянь.
В случае Люка его гнев мог прорваться наружу, точно внезапный шторм.
Через несколько недель после дня рождения он захотел, чтобы мать купила ему в «К-Мартс» какую-нибудь новую Черепашку. А Клэр на той неделе экономила каждый грош, чтобы наскрести денег на продукты. Да и у Люка, в конце концов, уже был день рождения с кучей подарков. Поэтому она ответила отказом. Боже, какой тогда поднялся шум, как он бегал и кричал, что она, дескать, не любит его, что ей безразлично, счастливо ему живется или нет. Люк тогда неистовствовал как безумный, и даже после того, как Клэр все же удалось утихомирить его и немного успокоиться самой, в глубине ее души все же осталась боль от того, что у ребенка вообще могла возникнуть подобная мысль.
Но не было в этом вины и самого Люка. Ему тоже приходилось страдать.
Взять хотя бы то, как он ходил – чуть сгорбившись и почти все время смотря в пол. Взгляд хмурый, ну, слишком уж часто. Дети в школе часто устраивали ему взбучку просто так, потому что он от них отличался – а Люк не мог дать сдачи. Он заискивал перед этими отъявленными плохишами. Все это лишь усугубляло положение парня. В последнее время ему взаправду несладко жилось.
Клэр хотелось достать Стивена из-под земли и удушить голыми руками.
Нельзя было так уродовать личность мальчика. Даже его родному отцу. Особенно – отцу. Да и самой себе она подобной участи не желала.
Клэр погасила свет в спальне и спустилась к Дэвиду и Эми.
Чтобы, как и все нормальные люди, посмотреть телевизор.
На экране Дик Трейси заехал Прюнфейсу полицейской дубинкой – песенка гада был спета: не помогли ни пулемет, ни револьвер, ни нож до кучи. Зритель в очередной раз убеждался: закон есть закон, и нарушавшим его плохим парням это с рук не сойдет.
Если только вы не Фредди Крюгер из «Кошмара на улице Вязов» или кто-то вроде него... Клэр на дух не выносила Фредди Крюгера.
А сегодня вот – снова накричала на сына. В последнее время она вообще слишком часто повышала на него голос.
Люк допускал, что по большей части действительно этого заслуживал, потому что вел себя с матерью скверно и жестоко, но иногда доставалось и без особой вины, просто ему было нужно провернуть нечто, что матери точно не понравится. Зачем оно ему нужно – Люк объяснить не мог. И все равно продолжал. А потом боялся, что мать разлюбит его, что просто не сможет больше любить такого мерзкого мальчишку, и, хотя в глубине души все же знал, что ее любовь к нему не исчезла, все равно боялся. Словно кто-то собирался забрать у Люка еще и мать и он хотел накопить достаточно сил, чтобы этого не допустить – но ничего поделать не мог. Как сам, так и любой другой на его месте – и это выводило Люка из себя. Он вытворял при матери всякое, говорил ей всякое. Мерзкие вещи. Он мог замахнуться на нее, будто собираясь ударить, а то и на самом деле бил; или шумел, когда она говорила по телефону, кидался вещами, метя в лицо, когда мать что-то писала. Кричал, безостановочно звал, когда она мылась в душе и, естественно, не могла разобрать ни слова, и потому ей приходилось все время выключать воду. Такое он вытворял частенько, лишь только ради того, чтобы ее позлить.