Мэвр
Шрифт:
Настоящая речь. Долю секунды Йоним даже подозревает, что Кино готовил её, может быть, отрабатывал перед зеркалом.
Ректор отворачивается и смотрит в окно. Он видит крыши домов, амфитеатром сходящие вниз, к Уснувшему морю, точнее к той его части, что образовывает, вместе с двумя массивными Клыками, хагвульскую Сонную бухту. В ней кипит жизнь. Торговцы, освобождённые от повинности по спасению горожан, торопятся сбыть товар и убраться подальше от надвигающейся бури. Ополченцы готовят баррикады, пока ещё не перекрывающие улицы, но готовые в любой момент обрушится камнем, деревом и мусором
Хагвул живёт, и должен продолжать жить. И разве большая тому цена несколько лет исследований и технологический «багаж», накопленный за годы?
«Я обещал Юдей, что сохраню Хагвул для Хэша».
— Хорошо, — тихо говорит Йоним, поворачиваясь к Кино. — Подожди минутку.
Ректор выдвигает нижний ящик стола и вытаскивает на свет диковинный аппарат, сплошь состоящий из длинных, вытянутых механизмов и маленькой изящной трубки. В самом центре металлических плетений закреплена прозрачная сфера с чёрной каплей внутри.
— Что это? — спрашивает Кино, но Йоним уже снимает трубку и не слушает Тигра.
— Буньяр, инициирую девятый протокол. Полностью, — говорит он и замолкает, слушая ответ. — Нет, распространите его не только на Патруль, но и на офицеров Ополчения… Я не знаю, на тех, кто у них командует. Да, я понимаю. Под мою ответственность. Исполняйте.
Кино присвистнул. Он давно не видел своего друга таким строгим и собранным.
— Девятый протокол? У вас на любой случай есть план?
— Ох, — говорит ректор, поправляя очки. — У нас есть планы даже на те случаи, которые не могут произойти.
>>>
Отец вновь ждёт её, спрятав гостинец в верхнем ящике стола. Она не смогла бы ответить на вопрос, откуда знает об этом, да и не собирается. Просто взбегает по лестнице, не обращая внимание на пыль и висящие по углам тусклые гобелены из паутины. В коридоре едва-едва горит лампочка, тусклым пятном выделяя дверь в отцовский кабинет.
Будь света чуть больше, Юдей заметила бы, точно заметила, как изменился коридор. Из него будто выпили свет, цвет и фактуру: традиционно плотный, толстый ковёр на полу превратился в жалкое подобие, дешёвую декорацию из кое-как склеенной цветной бумаги. Отделанные деревянными панелями стены тонут в жемчужно посверкивающих объятьях тонких липких нитей, расходящихся диковинным узором. Пыль собирается по углам, кое-где уже превратившись в холмики. Дом заброшен много лет, внутри нет жизни и никто не ждёт маленькую девочку в кабинете, предвкушая её объятия и радостный крик. Только ей это невдомёк.
— Папа! — кричит она, без стука влетая в святая-святых. Юдей единственная, кому позволено это делать, в любое время дня и ночи. Каким бы уставшим не был отец, он поднимает голову, улыбается, встаёт из-за стола и широко раскидывает руки.
— Папа?
Кресло повёрнуто спинкой ко входу, лицом — к большому окну, за которым клубится сероватая тьма. Идёт дождь, по крайней мере, что-то ритмично отбивает чечётку по крыше, потому
Девочка замирает на пороге. Сначала ей кажется, что в кабинете нет света, но вскоре она различает два слабых луча настольной лампы, силящихся пробиться сквозь плотное покрывало, накрывшее весь стол.
— Папа, зачем это?! — рассмеявшись, спрашивает она, подбегая к столу. Краёв покрывала не видно. Маленькие детские ручки вцепляются в ткань, и только через несколько секунд Юдей понимает, что запуталась. Кажущееся цельным, покрывало распадается на отдельные нити, обвивает её пальцы прежде, чем она успевает отдёрнуть их. Паутина. Живая паутина!
— Папа?! — В голосе прорезается страх. Как будто из проклюнувшегося яйца певчей птички вместо мягкого клювика показывается чёрная мохнатая лапка.
— Ю… де… — шепчет человек в кресле. Голос совсем непохож на отцовский. Юдей бьётся, пытаясь освободиться, но запутывается всё больше. К моменту, когда её лицо оказывается в считанных сантиметрах над столешницей, кресло разворачивается. Девочка прикладывает все силы, чтобы не зацепить липкие нити щекой или носом, но они уже впились в волосы и медленно, но верно, тянут её вниз.
— Папа, помоги! — кричит она, в отчаянной попытке приподнимая голову, и во все глаза смотря на человека, замершего в кресле. В его груди огромная дыра, внутри которой копошится нечто.
— Па…па? — Губы еле шевелятся. Из глаз текут слёзы. Она хочет кричать, но дыхания сбивается. Юдей не замечает, как паутина отрывает её от пола и подносит к трупу отца.
Огромная полость начинается чуть выше солнечного сплетения и заканчивается около паха. Существо не утруждало себя и вгрызлось в плоть прямо сквозь рубашку, поэтому дыра обрамлена подсохшей, багровой от крови бахромой. Тварь внутри расположилась к Юдей спиной, и она видит панцирь, отражающий жалкие лучи света, что ещё испускает лампа.
Чудовище поворачивается, наружу выскальзывает алое, разбухшее щупальце, непристойно свисающее между лап. Используя длинные ноги как рычаги, огромный паук выползает на стол. Он встаёт перед Юдей, и её взгляд сам собой останавливается на ярко-красных, сверкающих рубинами глазах.
Она не понимает, что видит в них. И видит ли вообще хоть что-то.
Паук медленно выползает из её поля зрения, а через мгновение девочка ощущает мягкое, но настойчивое давление на голову.
Её лицо погружается в паутину. Липкие нити заползают в горло, уши, нос, а глаза заволакивает тьма.
>>>
Отряд покрывает две трети пути, но на Тебон Нуо неумолимо опускается ночь, и Оней решает сделать привал.
— Дальше дорога идёт вверх, её не так хорошо стерегут, как раньше.
— Стерегут? Кто? — спрашивает Реза. Он не видел ни одного микнетава до того момента, пока их не поймали в фермерском доме.
— Есть отряды, мы называем их итаал-су, которые занимаются охраной дорог. В былые времена они каждый день патрулировали известные тракты и вычищали их от опасных хищных растений, но после того, как Хэйрив решил напасть на бурден, их сократили.