Мэвр
Шрифт:
— Я не смог защитить её, папа, — ровным голосом произносит он. — Я даже не знаю, жива ли она. И кто она теперь. Прости…
— Ты не виноват, сын.
— А кто, отец? Она пошла туда за мной.
— Но это я попросил вернуть тебя любой ценой. Я… не думал…
Каждый остаётся при своём чувсте вины. И боль расчерчивает радость встречи неровными рваными полосами.
Хэш поднимает голову и смотрит за плечо Йонима. Там, за большим окном, раскинулся Хагвул. Город сотен домишек, коттеджей, особняков, лавочек, кабаков, торговых лотков, булочных, магазинов, тысяч запахов, криков, беспробудного шума, грязи и крови. Но это его город.
— Из огня, да в полымя? — улыбнувшись, спрашивает
— Мне страшно, сын.
— Мне тоже, папа. Мне тоже.
Глава 22
Утро холодное и мрачное. Туман заволок всё настолько густой поволокой, что не видно и собственную вытянутую руку. Горан Лелеф, солдат шестого боевого отряда Ополчения Хагвула просыпается от того, что кто-то спотыкается о его ногу, выходя из палатки. Пробормотав ругательство, он поворачивается на другой бок, закрывает глаза, но уже через минуту понимает, что момент упущен. Остаётся только вспоминать смутные обрывки сна, в котором его сын и дочь, такие, какими он их запомнил, сажая на корабль до Десяти Островов, убегали от него по узкому тёмному коридору. Он почему-то вызывал неясную тревогу, и Горан вглядывался в стены, плафоны светильников, плинтусы, тусклые дверные ручки. Всё и вся покрывала разветвлённая сеть тонких чёрных наростов, пульсирующая в такт неясному ритму. Ковёр под ногами, казалось, шевелился и периодически вздрагивал, словно от спазма. Двери, при ближайшем рассмотрении, оказались дрянными рисунками.
«Берегите друг друга», — вспомнил Горан последнее наставление, толкучку, крики и слёзы. Его дети были одними из немногих, кто не плакал. Дочка, несмотря на возраст, крепко держала младшего брата за руку, не отрывая глаз от родителей.
Горан чувствует собирающиеся в уголках глаз слёзы и отгоняет воспоминание.
Встав с кровати, он быстро надевает сапоги, накидывает на плечи тёмно-багряную куртку. Форму красили в торопях, потому уже на второй день она пошла пятнами, а к сегодняшнему дню наполовину выцвела, но Горана это не смущает. В конце концов, он не военный, а ополченец. Пусть тёмно-синие патрульные и чёрные охранники Университета заботятся о внешнем виде. Горан пришёл в Ополчение, чтобы отстоять город и свой дом, где его дети смогут жить без палки, занесённой над их головами.
Гадкая влага, висящая в воздухе, тут же впитывается одеждой, оседает водяной пылью на лице. Лес Тифрту, где разбит лагерь, едва ли защищает от тумана, а по вечерам кажется, что деревья переговариваются друг с другом — такой стоит шорох и треск. Заподозрить в тёмных исполинах с тяжёлыми, тёмно-зелёными кронами болтунов тяжело, но Горан знает, что дерево не так молчаливо, как кажется на первый взгляд. В обычной жизни, той, что кажется, обернись и протяни руку — схватишь, он работал с древесиной каждый день и научился если не понимать, то улавливать её характер. Что-то, скрытое в волокнах, не умирает даже после расчленения ствола на отдельные доски. Если работать с кусками одного дерева, то стул, стол, кровать, шкаф — да что угодно, будет крепким, ладным и долго прослужит хозяину. А вот если из разных…
Сплюнув на землю, мужчина достаёт папиросу, оглядывается в поисках огня. Где-то недалеко должен гореть костёр, кто-то всегда на посту, вот уже неделю. Нападения ждут в любую минуту. Марево стоит жуткое, но вот чуть правее от прохода между палатками мелькает даже не костёр — призрак, особенно буйный отсвет, напугавший даже бесформенную глыбу тумана. Горан пробирается к нему. Палая листва, уже начавшая подгнивать, скрадывает звук шагов. Он идёт бесшумно, будто соглядатай врага. Неприятно чувство охватывает Горана, он оглядывается, но, разве в тумане
«Да в нём роту можно спрятать», — раздражённо думает он, переступая свалившийся откуда-то тюк. Иногда, совершенно неожиданно, из молока выступает тот или иной предмет, вроде ведра, в которое справляют малую нужду по ночам, или брошенный кусок верёвки, или часть трухлявого ствола, слишком большая, чтобы её распиливать и убирать. Времени на порядочную расчистку территории не было, так что трупы древесных исполинов лежат тут и там, напоминая пропойц, которых никто не хочет вести домой. Одно успокаивает: свет от костра оранжевым облаком выделяется на фоне остального марева. Через десяток шагов раздаются и голоса.
— Тьфу ты! — вскрикивает один из двух ополченцев, когда Горан выбирается к весело потрескивающему костерку. — Напугал! Смотри, как бы кто другой не пристрелил по глупости.
Горан улыбается.
— Слышно чего? — спрашивает он, раскуривая чуть набухшую от влаги папиросу вынутой из костра веточкой. Дыма больше, чем обычно.
— Не добавлял бы туману, — бурчит второй, отличающийся от первого внушительным телосложением и роскошными, но сейчас встопорщенными, усами. Его прозвали Бугуртом, потому что в первый же день он попытался по-особому поставить себя в отряде. Затея с треском провалилась, а прозвище осталось и прицепилось накрепко.
— Ой, не бугурти, — хохотнув, говорит первый, толкает усача в плечо и поворачивается к присевшему напротив Горану. — Говорят, сегодня закатники в атаку пойдут. Мандсэмы с утра ушли проверять заряды на перевале, с ними сняли ребят из четвёртого. До сих пор не вернулись.
— Может, случилось чего, — бурчит Бугурт. Его руки сжимаются на винтовке.
— Да это из-за тумана, — с важностью поясняет первый, ни имени, ни клички которого Горан не помнит. — Фитиля наверняка вымокли, а ты прикинь, сколько их менять.
Горан думает об инженерах, ползающих сейчас среди камней и скал, проверяющих каждый метр шнура, от которого зависит не только успешность плана, но и жизни всех, кого отправили оборонять Западную дорогу.
— Мда, — тянет он. Разговоры о скорой атаке не особо его волнуют, потому что вот уже семь дней подряд все только и говорят, что «скоро начнётся». Сначала Горан испытывал что-то вроде любопытства, затем несколько ночей провёл, борясь с трусливой дрожью. Теперь же он плюнул и просто ждёт, когда произойдёт неизбежное. Ходят разговоры о возможном перемирии, но Горан в них не верит. Стали бы их тут держать, если бы вели переговоры? Нет, братец. Никакого мира. Большой стране — большие амбиции, тем более если страна — империя. Почему и восходникам, и закатникам вдруг понадобился Хагвул Горан точно не знает, но догадывается, что дело здесь в территориях и кое-каком превосходстве Вольного города. Так что в перемирие он не верит и часто упражняется, повторяет то немногое, чему их научили за неделю подготовки: удары прикладом и штыком, несколько приёмов рукопашной. Уставая, он переходит к разборке и сборке винтовки. Всё, что угодно, лишь бы занять руки и голову делом, не думать о детях и о жене.
«Надеюсь, светлячок не будет лезть в пекло», — иногда думает он и руки сжимаются от желания прикоснуться к ней, взять лицо в ладони и поцеловать. Не смотря на столько лет вместе, он до сих пор с трепетом касается её мягкой кожи, водит кончиками огрубевших пальцев по спине и шее, когда они лежат одни в кровати и ночь вступает в свои права. От мыслей о жене легче не становится, потому их Горан тоже гонит прочь.
Вдруг тишину лагеря разбивает раскатистый бас колокола. Низкий и протяжный звук, такой, что внутри всё замирает, разносится далеко. Солдаты обмениваются тревожными взглядами и вскакивают.