Милые бездельники
Шрифт:
— Ну, что? — спросилъ хозяинъ.
Я сдлалъ нсколько замчаній.
— А тло? Вдь, кажется, живое? — спросилъ онъ, заглядывая мн въ глаза, какъ страстный художникъ, желающій угадать затаенное мнніе строгаго критика.
— Да… гд вы добыли такую роскошную натуру? — спросилъ я.
Хозяинъ какъ-то неопредленно повертлъ рукой въ воздух около лба.
— Фантазія, фантазія, mon cher! — проговорилъ онъ. — Юное воображеніе создаю!.. Подсказали воспоминанія… Кое-что добавилъ отъ себя…
— Воображеніе у васъ очень врно природ,- замтилъ я. — Мн остается
— А! Вдь я это долго работалъ, урывками, минутами. Это мой отдыхъ! Полчаса, часъ въ день — вотъ и весь отдыхъ! — говорилъ хозяинъ, вздыхая, какъ человкъ, сильно занятый и сожалющій о недостатк свободнаго времени. — Вы курите?
— Если позволите!
— О, пожалуйста, пожалуйста!
Онъ подалъ мн папиросы и спички.
— Такъ хорошо?
— Очень хорошо!
— А ваши замчанія я приму къ свднію! Вы правы, что драпировокъ слишкомъ много и потому мало воздуха. Теперь я понимаю, отчего мн все казалось, что это нсколько тяжеловато… Да, да, вотъ тутъ убавить драпировки, просвтъ сдлать… Это правда…
Онъ смолкъ и залюбовался своею картиною;
— А я пріхалъ къ вамъ не безъ цли, — сказалъ я. — Есть дло.
— Недобрый человкъ: безъ дла и не заглянулъ бы? — любезно замтилъ хозяинъ. — Но все же радъ, что хоть дло привело васъ сюда!
— Мн хотлось бы узнать нкоторыя подробности объ имніи наслдниковъ Миклашевскихъ, — сказалъ я.
Алексй Николаевичъ сдлалъ серьезное лицо длового человка.
— Да, это дло не заслушано еще въ суд… Тяжба тамъ, — сказалъ онъ.
— Тяжба? — спросилъ я.
— Да… Кто-то изъ нихъ что-то тамъ оспариваетъ, — отвтилъ онъ, смотря на меня уже съ недоумніемъ.
— А я и не зналъ, что у Миклашевскихъ идетъ дло въ суд…
— Да, братъ, кажется, что-то говорилъ, что это въ его отдленіи, — сказалъ хозяинъ. — Миклашевскіе или Малышевы… помню что-то такое…
— Нтъ, вы, вроятно, спутали фамилію… Имніе Миклашевскихъ заложено у васъ въ банк…
— А, да, да, да! — перебилъ меня хозяинъ. — Они его выкупаютъ… просили, чтобы не въ очередь…
— Нтъ, оно назначено въ продажу, — сказалъ я.
— Въ продажу?.. — съ недоумвающимъ видомъ повторилъ онъ. — Ну да, сперва они хотли выкупить, а потомъ увидали, что не стоитъ, такъ какъ имніе дрянь, и ршили продать его… Да, да, въ продажу оно назначено.
— Мн поручили купить его, — сказалъ я.
— Да? Что-жъ, и прекрасно, покупайте? Прізжайте въ правленіе. Тамъ вамъ все скажутъ.
Какъ я ни добивался, я ничего не узналъ отъ Алекся Николаевича относительно имнія Миклашевскихъ. Онъ не зналъ ни о какихъ обезцнивающихъ это имніе контрактахъ и арендахъ, ни о какихъ препирательствахъ по поводу этого имнія между наслдниками, ни о чемъ, что онъ, повидимому, долженъ бы былъ знать, какъ членъ правленія банка, гд это имніе длало не мало хлопотъ и возбуждало много переписки въ теченіе послднихъ двухъ лтъ.
Другой разъ случай привелъ меня опять къ Алексю Николаевичу. Я былъ избранъ въ одномъ благотворительпомъ обществ въ
— Bonjour! — проговорилъ онъ, увидвъ меня. — Пройдите въ мой рабочій кабинетъ, я сейчасъ кончу.
Я прошелъ въ кабинетъ. Тамъ теперь стояла на мольберт новая картина: изгнаніе Евы и Адама изъ рая. Картина была только-что начата. Я услся передъ нею и закурилъ папиросу, изъ пріемной раздавался голосъ Алекся Николаевича:
— Обратитесь къ секретарю! Я-съ этимъ не занимаюсь, это возложено на секретаря нашего комитета. Онъ вамъ сдлаетъ, что нужно… Да, не могу-съ, не могу, это тамъ все длается по порядку, на основаніи правилъ и циркуляровъ нашего общества… У насъ уставъ и нужно дйствовать сообразно съ нимъ… Прочтите уставъ и вы увидите, что можно и чего нельзя…
Въ этомъ род фразы сыпались съ устъ Алекся Николаевича передъ каждымъ просителемъ. Сидя въ кабинет, я слышалъ, кром его рчей, какой-то неясный шорохъ за драпировкой, и мн показалось, что она шевелится. Наконецъ, хозяинъ вошелъ въ кабинетъ.
— Вы не поврите, до чего меня утомляютъ эти пріемные дни, — сказалъ онъ, разстегивая сюртукъ и тяжело вздыхая. — Вс идутъ ко мн, точно я Богъ всемогущій, и по тому, и по другому длу… Вдь понимаете, у меня столько длъ, столько длъ на рукахъ… Не могу же я разорваться…
— Да, вы, кажется, состоите членомъ столькихъ учрежденій? — спросилъ я.
— Ахъ, членъ семидесяти комиссій, обществъ, клубовъ, собраній и еще чего-то, — весело засмялся онъ, закуривая папиросу. — Нтъ, право же, это мн надоло! Дайте мн отдохнуть, дайте духъ перевести!.. Вотъ взгляните!
Онъ указалъ на груду печатныхъ листовъ.
— Что это?
— Повстки и приглашенія на общія собранія, засданія, обды и ужины, — пояснилъ онъ. — Я-съ, батенька, въ трехъ комиссіяхъ предсдательствую, въ двухъ распорядительныхъ комитетахъ состою членомъ, въ пяти благотворительныхъ обществахъ состою попечителемъ, гд-то кого-то ревизую… А la fin des fins я не знаю иногда, куда хать, и потому не ду никуда. Это вдь, наконецъ, утомительно, невыносимо!
Онъ походилъ по комнат.
— А вы обратили вниманіе на мою новую раббту? — спросилъ онъ, спустя минуту.
— Какъ же! Смотрлъ все время! — отвтилъ я. — Граціозная вещь выйдетъ.
— Да? — весело проговорилъ онъ. — Мн тоже казалось! Немного во французскомъ вкус. Это мн, кажется, удается. Досадно только, что приходится часто отрываться… Я, право… какъ бы это сказать… J'ai manqu'e ma vocation. Mon fort, t'est la peinture, а я, какъ видите-съ, членъ, членъ… и больше ничего…
— Кстати о членств. Я выбранъ вашимъ товарищемъ по попечительству въ Воздвиженской богадльн,- сказалъ я.