Мировой Ворон

Смит Э. Дж.

— Ты сколько там пробыла, мелкая сучка?

— Ее вырвало прямо мне на сапоги.

— Да это все деревья. Они что–то с головой делают. Вчера с Ульфом то же самое было. Нам на них смотреть нельзя.

Ингрид схватилась руками за голову. Перед ее глазами по–прежнему стояли восставшие из мертвых, их лица, искаженные в беззвучном крике. Эта картина останется с ней навечно, она будто вгрызалась ей в мозг и несла с собой невозможную, непостижимую боль и сожаление, простирающиеся в вечность дальше, чем девушка могла себе вообразить. Она зарыдала, потом ее снова вырвало, потом рыдания

стали еще более горькими.

— Да бросьте ее на постель, пусть рыдает, — произнес чей–то голос, словно издалека. — Все с ней будет нормально. Глупая сучка.

— Бейранд мертв. Кто за ней следил? — Голос был похож на Харрода.

— Маррон и Ульф. Они в стельку пьяные.

— Отсеки у каждого по пальцу. И поставь их сторожить деревья.

Голоса слышались будто издалека и были странно искажены. Ингрид отчасти их узнавала, но не видела людей, не могла соотнести голоса и лица.

— Они что, и правда такие страшные, как о них болтают? Я имею в виду — ты только посмотри на нее. Она же рехнулась от ужаса.

— Три из этих тварей уже удрали на юг. На разведку, что ли? А если они вернутся? Я лучше отправлюсь в ледяные чертоги, чем захочу на них смотреть.

— Если человек из страны солнца верен своему слову, то чудовища закончат битву раньше, чем мы успеем занести топоры, — ответил Харрод. — Стены Тиргартена высоки, и мне хотелось бы завершить эту войну без осады.

— Да у них всего несколько сот воинов. Там остались старики… а еще дети и злобные женщины.

Ингрид снова стошнило. Похоже, на кого–то из воинов, и этот кто–то вскочил на ноги, громко ругаясь. Ингрид рвало в основном желчью, но пахла она отвратительно.

— Лучше отправь мелкую дрянь в ледяные чертоги. Ее стошнило на мой топор!

— Так вытри его и заткнись.

Над девушкой нависло лицо Харрода.

— Ты меня слышишь, козявка? Или ты совсем спятила?

Ингрид застонала, пытаясь придумать какую–нибудь колкость в ответ, но из–за постоянных рвотных позывов на ум ничего не шло. Видение с искаженным криком лицом постепенно угасало, а голова перестала пульсировать болью.

— Со мной все хорошо, — промямлила девушка слабо.

Ингрид подняла взгляд и увидела, что находится в палатке. Вокруг стояли еще пять человек или около того, и все вокруг воняло рвотой. Она села. Она снова оказалась в своей уединенной палатке, а руку ей приковали к тому же самому железному шару. Во рту был ужасный привкус. Горло саднило, на зубах осел липкий налет.

— Цепь старая, вот звенья и порвались. Нужно их заменить. — Она показала на сломанные звенья.

— Интересный фокус, — произнес жрец. — Или очень большая удача.

— Если я попадаю в ловушку, мир помогает мне освободиться. Это мой дар.

Харрод склонился над ее походной постелью и рассеянно поддел ногтем грязное пятно у нее на плаще.

— Ты знаешь, откуда я родом, волчонок? — спросил он.

— Нет. Я знаю только, что мой отец и дядя Магнус тебя ненавидели.

— Твой отец отнял у меня родовое имя, — ответил он. — Как он сказал, из–за бесчестья. Старый Слеза не был дальновидным. Он не понимал, что сила всегда побеждает честь.

— Если верить тебе, — возразила она. —

Так откуда ты? Откуда ты родом?

— Из Старого Гара, — ответил Харрод. — Я пришел на прекрасные земли Фьорлана в поисках силы. И нашел ее в Джарвике, а не во Фредериксэнде.

— Мой брат сильнее Рулага.

— Сильнее, чем лезвие ножа в ночи? Твоя семья слабая. И она правила слишком долго. — Жрец сел на пол, скрестив ноги. — Я хочу, чтобы ты поняла, девочка, — твой брат умрет. Он неминуемо умрет, а ты будешь жить. Но насколько легкой будет твоя жизнь, зависит уже от тебя. Ты выйдешь замуж за верховного вождя новой страны.

— Я не хочу, чтобы Фьорлан изменился, — ответила Ингрид.

— Не тебе решать. Мы решили освободиться от Рованоко и своей волей править этим миром.

— Я все равно не хочу, чтобы мир менялся. — Девушка откашлялась, сухое горло болело. — Можно мне попить?

Харрод положил ладонь ей на лоб.

— Ты будешь жить. Твари наводят тревогу на тех, кто рядом. И это тоже хорошо — иначе жители Тиргартена вздумали бы дать нам отпор.

Жрец вытащил грязную фляжку, открыл пробку и тонкой струйкой стал вливать воду ей в рот. Ледяная вода обожгла язык, но успокоила горящее горло. Ингрид взяла фляжку и прополоскала рот, выплюнув содержимое в лохань для умывания. Но привкус рвоты не исчезал.

— Пойду–ка я, пожалуй, — сказал Харрод. — Снаружи будет дежурить охрана, и стражники не пьют. Если попытаешься сбежать — или затеять очередное ночное приключение, — я отрублю тебе ногу, и Рулагу придется жениться на калеке. И я не шучу. Доброй тебе ночи, волчонок.

Он вышел из палатки в сопровождении своих людей, и девушка осталась одна. Скорее всего, он не шутил, но она все равно собиралась сбежать. Когда они будут достаточно близко к городу, она совершит свой коронный выход. А Харрод может сам отрезать себе свою глупую ногу.

* * *

После нескольких часов сна без сновидений Ингрид приоткрыла один глаз и посмотрела на полог палатки. В щель был виден падающий снег, который мешал разглядеть, что происходит снаружи, но она слышала голоса. Они ворчали и ругались, жаловались на холод, на еду, на похмелье. Люди Медведя всегда казались ей такими жалкими. Они никогда не смеялись вместе, не шутили друг с другом. Они только ругались и издевались над другими. Ингрид они совсем не нравились. Точнее, она их ненавидела.

Прикрыв глаза от снежного сияния, она выглянула наружу. Там царила суматоха. Большинство палаток уже сняли с места, сложили и теперь загружали в сани. Лязг оружия и доспехов разносился далеко по заснеженным равнинам, и у Ингрид внезапно появилось очень нехорошее предчувствие. Оно еще больше усилилось, когда она увидела собранные и готовые к работе осадные орудия, которые по частям везли от самого Фредериксэнда. Шесть огромных деревянных башен, установленных на широкое основание с полозьями, тащили несколько упряжек собак. За ними ехали толстые бревна, подвешенные на цепях на деревянной раме. Тараны. Осадные башни. Она никогда раньше их не видела, но представляла, что это такое. И неожиданно все происходящее обрело пугающую реалистичность — и пугающую серьезность.