Морально нечестивый
Шрифт:
Отец, которого, как я думал, что убил.
Отец, который превратил меня в монстра; который научил меня всему, что касается пыток и убийств.
Отец, который был близко знаком с Химерой.
— Блядь! Блядь! Черт! — я бросаю документ на стол. Почему я не подумал об этом раньше? Да, я оставил его умирать, но я так и не получил подтверждения, что он умер. Когда Валентино взял на себя ответственность, я просто предположил, что так оно и есть.
— Черт возьми! — я стиснул зубы, чувствуя внутреннюю ярость, направленную
Конечно.
Отец был бы первым, кто потребовал бы мою голову, а его специальность — пытки, психологические пытки. Я не только предал его, но и пытался убить. Если это отец, то…
Я качаю головой, уже в ужасе от перспективы. Но я должен быть уверен. Я должен увидеть своими глазами, является ли этот человек отцом. И если это так, то я убью его снова — на этот раз навсегда.
На следующий день я встречаюсь с Франческо в психиатрической больнице.
— И ты так и не узнал, кого он навещал? — спрашиваю я его, когда мы проходим внутрь.
— Нет, Валентино был очень скрытным в этом вопросе. Вот почему я был единственным человеком, которого он брал с собой. — Франческо подтверждает то, о чем я думал. Семья ни за что не оставила бы это без внимания, если бы их любимый патриарх был еще жив.
Тино, Тино… похоже, ты действительно предал меня.
Я пытаюсь сдержать эмоции, заполняя бумаги и объясняя свои отношения с пациентом. Я блефую, поскольку мне еще предстоит подтвердить его личность. Но посмотрим, окажется ли это правдой или ложью.
— Ему стало намного лучше. — говорит мне медсестра. — Он ест все свои блюда. — Она продолжает болтать о вещах, которые меня не интересуют. Я отключаюсь от всего этого, вместо этого сосредоточившись на человеке за закрытыми дверями.
— Вот мы и пришли. Дайте мне знать, если он почувствует себя плохо или что-нибудь еще.
Я киваю ей и иду в комнату, оставляя Франческо ждать меня снаружи.
Смотрю в сторону окна, спиной ко мне стоит мужчина в инвалидном кресле. Я неохотно вхожу, и, подойдя ближе, замечаю, что его голова согнута под странным углом.
Воспоминания о той ночи нахлынули с новой силой, но я взял себя в руки.
Когда я наконец оказываюсь перед ним, то едва могу поверить своим глазам. Мой отец во плоти. Его глаза расширяются, когда я опускаюсь перед ним, его рот дрожит, но слова не выходят. Его руки дрожат на подлокотнике, и кажется, что он заставляет свои конечности двигаться, но они не слушаются.
Лечащий врач ввел меня в курс дела. Паралич, вероятно, вызван травмой мозга. Похоже, я все-таки нанес ущерб. Он также сказал мне, что, хотя отец не может двигаться и общаться, то может понимать меня.
— Вот мы и встретились снова, отец. — Мой голос полон ненависти, которую я испытываю к этому человеку — ненависти, которая еще больше разгорелась за последние десять лет.
Его
— Наконец-то, это не я боюсь, — небрежно комментирую я и облокачиваюсь на подоконник, загораживая свет.
Интересно, что ему нужно сделать, чтобы избавиться от этой уловки? Мне нужно знать, что он точно недееспособен. Независимо от этого, его судьба будет такой же.
— Что бы ты почувствовал… — я делаю паузу, наблюдая за пульсом у основания его горла, — если бы я применил на практике все, чему ты меня научил. — Единственная реакция, которую я получаю, это быстрое дрожание его век и внезапный вдох. Тем не менее, это говорит мне все, что мне нужно знать.
— Помнишь, ты предложил мне использовать зубы для метки Химеры? Интересно, ты вообще почувствуешь, если я выдерну твои зубы по одному? — я достаю из пальто плоскогубцы. Я пришел подготовленным.
Капли жидкости падают на пол. Я перевожу взгляд вниз.
— Так вот как ты реагируешь, когда оказываешься на стороне адресата. Ты обмочился. — Я цокаю, открываю щипцы и приближаю их к его лицу.
— Давай посмотрим, если от этого ты обмочился, что нужно сделать, чтобы вызвать сердечный приступ? — он еще больше бледнеет от моих слов, и я не знаю, плакать мне или смеяться над этим. Я наконец-то противостою человеку, который превратил всю мою жизнь в ад, и я даже не могу сделать это как следует. Какое удовлетворение я получу от убийства человека в инвалидном кресле? Никакого.
Но убить его я должен.
Отвращенный ситуацией, я выхожу на улицу и подаю сигнал Франческо.
— Готово, — говорит он. Я киваю ему, хватаюсь за ручки инвалидного кресла и вывожу отца из комнаты.
Пока я заново знакомился с ним, Франческо оформлял документы, чтобы отпустить отца под нашу опеку.
Мы уезжаем, представляя собой картину семейного счастья, и я даю указание Франческо сделать несколько поворотов, пока мы не окажемся рядом с уединенным лесом.
Когда мы вытаскиваем отца из машины, меня снова охватывает чувство сожаления по поводу этого убийства из жалости. Сколько раз я представлял, как отплачу ему за все, что он мне сделал? Сколько раз я молился о возможности поставить его на место?
А теперь, глядя на его жалкое существо, я даже не могу больше испытывать ненависть.
Одна пуля — и он мертв. Его голова отлетает назад со скоростью пули, и его тело снова сводит судорога, прежде чем его глаза становятся пустыми. На этот раз навсегда.
Вздохнув, я киваю Франческо, чтобы он избавился от тела и инвалидного кресла. Я возвращаюсь в машину и, положив голову на ладони, плачу.
Я позволяю всему этому идти — три десятилетия пыток от рук этого человека. И печальная правда в том, что я не думаю, что когда-нибудь избавлюсь от следа, который он оставил на мне.