Муха, или Шведский брак по-русски
Шрифт:
Навстречу им мужик, настолько пьяный, что не удержался на ногах и, цепляясь за чей-то забор, рухнул без чувств прямо в грязную, мутную лужу.
— Я плохой, да, я плохой? А этот лучше? — кричал Вася, показывая на пьяницу. — Мне таким быть, да? Это нормально! Это привычно! Это наш антураж!
Люба бросила через плечо на ходу:
— Ты грязнее его!
— Сама виновата! — бежал за ней вслед Василий. — Я же ведь предлагал — давай без обмана, открыто, и не в одностороннем порядке, а на паритетных
Но Люба сквозь слёзы ответила на ходу:
— Теперь мне нужен другой оценщик. Дом я выставлю на продажу. А ты забудь туда дорогу.
Василий остановился. Тьфу ты! Ну и куда теперь идти? Повернул назад, потом снова развернулся, потом ещё пару раз покрутился на месте, как кобель за своим хвостом.
— А, теперь уж всё равно! — взвинчено рубанул он воздух ладонью и побежал в сторону столовой. Распалённый-то ого какой от поварихи выскочил!
Входная дверь столовой по-прежнему была на запоре. Разгорячённый Василий быстренько вбежал в ворота и нырнул в чёрный вход.
Быстро-быстро прошмыгнул мимо ведёр и больших кастрюль, мешков и ящиков в коридоре — и на кухню. Зубанчиха подняла голову от стола, где измельчала петрушку. Он, прерывисто дыша, не говоря ни слова, подбежал к ней, выхватил у неё нож, отбросил в сторону, развернул повариху к себе спиной и толкнул вперёд, на разделочный стол.
… Потом молча застёгивал ширинку.
— Я к тебе больше не приду, — только и сказал.
На что она спокойно улыбнулась, сверкнув стальным зубом:
— Не ты первый, не ты последний. Иди, Вася, а то наши счас с овощами прыедуть.
Взяла кастрюлю и понесла её к плите. Поставила на конфорку с огнём. Обернулась:
— Што ж не уходишь?
— Водки налей. Полный стакан.
Она молча подошла к шкафу, налила полстакана.
— Мало, — сказал Василий.
— Пей, што дають. Тибе и от этого развизёть, как соплю.
— Полный! — рявкнул Василий. — Если я «грязнее» последнего пьянчуги, то этот очиститель как раз для меня! Налить, я сказал!!!
Она испуганно налила:
— На! Тольки проваливай!
Расстроенная Люба уже подходила к своему дому, когда заметила, что напротив, через улицу, Петя у своего двора возится с калиткой — чинит щеколду. В белой майке, мускулистый.
Люба остановилась, уткнулась взглядом в землю. А в следующую секунду произошло то, чего Люба от себя самой никогда не ожидала. Она гордо тряхнула головой, во взгляде злая решимость появилась.
— Петя, — позвала она.
Петька не слышал — как раз стучал молоточком.
— Пётр!
Да он оглох что ли?
— Петя-Петюн! —
Вот «Петюна» он услышал, оторопев, поднял голову. Этим словом, — только не «Петюн», а «питюн», что означало мальчишескую пипиську, — этим словом его зло дразнили в детстве пацаны с соседней улицы. Ох Петька же и лупил, кого удавалось поймать. Петька аж приоткрыл рот, уставившись на Любу.
— Валя где? — требовательно спросила Люба
— В магазин за селёдкой пошла.
— Ну так иди сюда, пока селёдки не наелся.
Петя аккуратно положил молоточек, вытер руки о чистую тряпочку, потом слегка провёл ладонями по майке на боках, подошёл, улыбнулся, выжидающе посмотрел.
— Чего, Любанчик?
— Шифоньер передвинуть надо.
— А-а… — Петька уже шёл следом за ней по двору. — А Василий что же, обессилел совсем?
— Ага, — она обернулась, очень странно для Петьки, мельком, но как-то цепляющее скользнула взглядом по его фигуре. — Обессиленный сейчас. Да ты-то покрепче будешь…
— Ну, не знаю, — смущённо ответил Пётр, в самом деле не зная, что на это отвечать. Что-то здесь не то.
Но они уже вошли в дом, прошли через прихожую, а когда оказались в спальне, Люба тут же захлопнула за ним дверь и повернула в ней ключ.
— А шифоньер где же? — глупо спросил Пётр.
— Нету. И не было никогда. У нас стенка. А зачем он тебе? — спросила Люба, подошла вплотную, взяла Петькины большие ладони, потянула к себе, и вот уже его руки оказались на её мягкой и тёплой талии.
— Люба… я… шифоньер… А Василий?
Но какой там Василий, когда Люба и Петя уже падали на кровать!
… Петька неистово гладил её, осыпал, шею, тело поцелуями, задыхался:
— Сладкая… сладкая…
О, невероятно, непостижимо, неужели эта чужая, приятная, мягкая и упругая женщина — его? Ёлки-палки, так быстро и просто, как с неба свалилось, хоп — и нате вам, да ещё ж пять минут назад он мордохался с калиткой и ни о чём таком не помышлял (ну разве только вообще, в заднем уме, но не конкретно) а теперь вот он обладает ею, в натуре обладает — о-о-о! — , не сон ли это? Он хочет и в губы целовать, но почему она отворачивается, глаз не открывает, молчит? Почему из-под ресниц сползают слёзы?
— Да чего ты, Любонька, ты ж сама захотела?.. Ох, сла-а-адка-я-я-я-я-я-я!!!…
… Расслабленный, Пётр несколько минут лежал зажмурившись. Люба уже сидела на постели одетая, ждала. Потом он смущённо, отведя глаза, одевался.
«Елки-палки… А Валя?.. Я ж ей изменил, первый раз изменил… Ох, как же нехорошо заныло в груди-то».
У Пети до свадьбы, конечно, кое-что было с другими девушками, но совсем немного, можно сказать, ничего. Не разбалованный он был, а потом Валю встретил…