Муж есть муж
Шрифт:
– Это было чудестно!
– сказала она, возвращаясь. А потом запела: “ Ночь, дивная ночь”… - Тут же прервала себя и взяла мальчиков за руки. Может быть я докучаю вам, мальчики?
– Вы так хорошо поете!
– сказал Поль и заработал поцелуй.
– С вами все иначе!
– сказал Альбин, и его тоже поцеловали.
– А что вы любите?
– О!
– Сказал Альбин стыдливо, - мы любим группу, которая называется Dirty Cor…
– Dirty Corpses? Господи! Но они великолепны!
И голосом Апокалипсиса
– Мадам!
– умоляла в ужасе Вивиан, - мадам! не пойте во влажном ночном воздухе, у вас платье еще мокрое…
– Figlia mia, ла Сангрия никогда не болеет. У Ла Сангрии никогда ничего не болит, уж во всяком случае не горло. Ты никогда не увидишь меня с теплым платком или с шарфом, как этих певиц, искалеченнных полосканием горла. Я никогда не слышала собственного кашля! Постой-ка, один раз на Шпицбергене, я пела на ветру, стоя босиком на айсберге! Люди щелкали зубами, дрожали под своими мехами, но ла Сангрия - стоя - пела!
Жан чихнул.
Обезумевшая, неистовая, она потащила его прижимая к себе:
– Танцуй! Это согреет тебя!
Мой будильник избрал именно этот момент, чтобы зазвонить.
Она рассмеялась, не прекращая танцевать:
– Это чтобы выставить меня за дверь?
– О! Нет, - сказала я со стыдом, - просто время кормить малышку.
– Я скоро уйду…
Она посмотрела на небо и нежно пропела: “Ce n’est pas l’alouette, c’est le gai rossignol!” *(“ Это не ласточка, это веселый жаворонок”!) Потом она приблизилась ко мне, обняла, посмотрела на меня долгим взглядом и накрыла мои губы своими, что показалось мне поразительным и чрезвычайно приятным одновременно. Я пробормотала:
– Спасибо, мадам, - и застыла.
– Arrivederci, mio cuore!
– сказала ла Сангрия, обнимая семью изящным жестом.
Ее взгляд на мгновение остановился на Жане.
– Я вас провожу, - вызвался он
Глава 6
Никогда семье не удается собраться за столом для завтрака. Но утром 15 июля, несмотря на бессонную трехцветную ночь, все оказались в детской столовой.
Можно подумать, что нас накануне посетила Святая Дева. Мальчики были восхищены больше всех. Их рты источали фимиам и, так как божество отсутствовало, фимиам поднимался к их отцу и его мешкам под глазами. В котором часу он лег? Я отключилась после кормления и не слышала, как он пришел.
– А потом, чувствуется, что она может стать подружкой, - говорил Альбин.
– Она звезда, но не дура. Эй, мама, масла не хватает!
Я передала ему масло.
– А Lovely Horror, - поддержал Поль, - она поет его лучше, чем Dirty Corpses! Правда, Альбин?
– Спрашиваешь! Даже Моцарта она сделала сносным! Варенье please!
Я передала ему варенье.
– Пап, ты доволен, что она пришла?
Да,
– А потом у нее нежная кожа, - сказал Поль, и все с блаженным видом согласились: «Правда! правда!».
– Сколько ей лет?
– спросила я.
Вокруг стола возникло бурление. Что за важность ее возраст? Что за идея об этом думать? Даже если бы ей было сто лет, она была бы сама молодость.
– В любом случае, - сказал Томас, - ей нет сорока, это видно по рукам. После сорока лет руки предают женщин.
Я потихоньку посмотрела на свои, предательницы, и спрятала их за спиной.
– Хлеба нет, - сказал кто-то.
Я ставлю тартинки перед детьми.
Они их берут.
Я говорю:
– Спасибо.
– Спасибо, - повторяют они рассеянно.
Я говорю:
– Спасибо, жопа моя.
– Спасибо жопа моя, - повторяют они.
Я взрываюсь.
Неожиданное пробуждение всего стола.
– Мама, да не сердись ты! Извини нас, мама, мы шутили!
– Что произошло?
– спрашивает Жан, рухнув со звезды Серафины.
Мальчики встали, они стоят за мной, ласковые, милые. Я на грани слез.
– Ты не будешь плакать?
– кипятится Альбин.
– Не стоит, мама! Ты такая милая, не плачь!
– Они правда милые в таком возрасте!
– говорит ему его брат.
– Им бы только живости побольше!
– Ей не хватает только дара речи!
– И улыбки!
Он ласково целует меня и обьясняет: ты знаешь, мы сказали “Жопа моя” просто так!
– Они сказали “Жопа моя”?
Жан мечется.
Ко мне вернулась улыбка. Я лучше себя чувствую. Включенной. Снова включенной в семью. Что если мы поговорим о чем-нибудь другом? Нет, это начинается снова!
– У нее глаза!
– Пальцы!
– Руки!
– Ступни!
– говорю я.
– ОГРОМНЫЕ!
Я встречаю взгляд Поля. Взгляд чистый, раненый, шокированный.
– Да ты ревнуешь, мама!
– говорит он.
О! мой сын!
В неожиданной тишине, я чувствую, что все сейчас или исправится, или окончательно испортится. Пожалуйста, пусть исправится! Помогите мне, ведь это серьезно…я устала…надо чтобы кто-нибудь что-нибудь сделал…
Альбин рыгнул.
Громкий внушительный безмятежный звук, который мы воспринимаем с изумлением.
Потом, я не знаю, что сделали другие. Смеялись, возможно? А я удрала. Все окончательно испортилось.
Жан бегом поднялся за мной по лестнице. Я успела захлопнуть дверь перед его носом и запереться на два оборота.
– Ну открой!
– просил он.
– Ну что на тебя нашло? Ты с ума сошла?
Я не отвечала.
– Дорогая?
Теперь «дорогая»!
– Дети очень сожалеют! Ну что с тобой?
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
