Музыка души
Шрифт:
Эта история отравила пребывание в Тифлисе. И уже ни чудная погода, ни приятное общество, ни множество развлечений, ни предстоящая постановка «Пиковой дамы» не могли рассеять тоски и тайной меланхолии.
Петр Ильич старался думать исключительно о подготовке к предстоящему концерту – благо репетиции отнимали огромное количество времени и сил. Его начало трясти еще за два дня до концерта. Ипполитов-Иванов – директор Тифлисского отделения Русского музыкального общества – всячески развлекал его, чтобы заставить забыть о страхе:
Но перед выступлением страх вернулся стократно. Поднимаясь на дирижерское возвышение, будто на эшафот, Петр Ильич с ужасом осознал, что напрочь забыл сюиту и не может вспомнить, как начинается вступление к фуге. Мелькнула мысль: повернуться и убежать. И только громадными усилиями воли удалось не поддаться ей. Глаза застилал густой туман, в котором плавали силуэты музыкантов. Сердце колотилось у самого горла. Как он переворачивал страницы партитуры? Как махал палочкой? Весь концерт не покидала мысль: «Больше никогда! Дирижерство равносильно самоубийству!»
Тем не менее концерт превратился в ряд бесконечных оваций. Петру Ильичу поднесли венки, диплом на звание почетного члена Тифлисского музыкального кружка, дирижерскую палочку, а к концу вечера засыпали цветами.
Потом состоялся парадный ужин с тостами. Измученному переживаниями Петру Ильичу больше всего на свете хотелось остаться одному и перевести дух, но он не смел обидеть друзей. Впрочем, искренние и теплые речи помогли прийти в себя, немного расслабиться.
Самым трогательным стало выступление поэта Опочинина. Встав с бокалом в руке, он произнес:
– Прошу простить мои плохие вирши – я старался, как мог, выразить восхищение перед нашим дорогим композитором:
Прекрасен шум стозвучный моря,
Прекрасен леса дивный шум.
В них лепет ласки, вопли горя,
Мечты любви, тревога дум
Слились в одной волшебной песне;
Но во сто раз еще прелестней,
Еще волшебней силой чар
То море звуков, лес гармоний,
Что в ряде опер и симфоний
Твой славный гений дал нам в дар.
То грозной бурей поражая,
То тихой песнью слух лаская,
В них перед нами чередой
Проходит все: Полтавский бой,
Марии страсть, любовь Андрея,
Проклятья старца Кочубея,
Мазепы слава и позор,
Народа вопли и задор,
И пушек гром, и кровь сражений,
«Деревня, где скучал Евгений»
И с Ленским грустная дуэль.
Мечты, волненья бедной Тани,
Простой рассказ любимой няни,
И в поле пастуха свирель,
И мщенья полные напевы
Великой Орлеанской Девы,
Красавиц спящих дивный ряд,
В руках у мстительной злодейки
Ужасный, страшный, тайный яд,
И смерть несчастной Чародейки…
И
И проклинающий отец,
И скоморохов танец пьяный,
И прелесть гордая Оксаны,
Что обольщала молодца,
И беса хитрые обманы,
И страсть Вакулы-кузнеца,
Опричника лихая драма
И сила грозного царя…
Виденья, «Пиковая дама»
И полная чудес заря,
Наполеона марш мятежный,
Что раздавался под Москвой,
И строй молитвы мощно-нежной,
Молитвы русской и святой,
Что силу вражью отражала
И нам победу даровала…
Увы, всего не перечесть!
Так воздадим же славу, честь
Тому избраннику отчизны,
Который много в дар ей дал
И в звуках всю поэму жизни
Пред нами дивно начертал.
Бурные аплодисменты и одобрительные восклицания встретили поэтическое подношение. Смущенно улыбнувшись, Опочинин сел на место. Петр Ильич был растроган до слез и долго его благодарил.
Два дня спустя, провожаемый огромной толпой родных, друзей и поклонников, он покинул Тифлис, чтобы навестить другого брата в Таганроге. Он давно уже обещал Ипполиту приехать в гости, да все никак не мог собраться.
***
Дом Ипполита располагался на высоком отвесном берегу, откуда открывался чудный вид на даль Таганрогского залива. Встретили Петра Ильича радушно и сердечно. Тася, которую он не видел уж двенадцать лет, превратилась в совсем взрослую барышню – симпатичную, умную и бойкую. Быстро освоившись с дядей, она остроумно рассказывала про институт, который недавно покинула. Окруженный заботой и вниманием, Петр Ильич немедленно забыл и о напряжении последних дней, и о предательстве Надежды Филаретовны, пребывая в отличном расположении духа.
Ипполит позаботился о том, чтобы развлечь брата: провел ему целую экскурсию по Таганрогу. Во время прогулки по широкой многолюдной Петровской улице, Петра Ильича охватил детский дух озорства, и он спросил у шедшей рядом невестки (Ипполит шел чуть впереди):
– Хочешь, Соня, я сделаю сейчас скандал? Начну танцевать. Мне-то ничего, меня никто не знает, а вот тебе, которую знает весь Таганрог, тебе будет стыдно.
Соня скептично приподняла брови:
– Ты не осмелишься.
– Ах, не веришь? Так вот же тебе!
С этими словами он начал выделывать непостижимые, отчаянные па. Люди вокруг вытаращились на него с выражением полного шока. Соня звонко рассмеялась. Петр Ильич тут же смутился, к нему вернулась обычная застенчивость, и он, прекратив свои показательные танцы, уже скромно пошел дальше рядом с продолжавшей хохотать невесткой. Ипполит, обернувшийся на ее смех, только головой покачал, пробормотав что-то вроде:
– И кто из нас старший?
Но в уголках губ у него затаилась улыбка.
***