Музыка души
Шрифт:
Ужасно странное ощущение: вновь присутствовать при налаживании той же самой оперы, притом в маленьком и сравнительно бедном театре. Поражали крошечные размеры сцены, бедность и теснота обстановки. Зато порадовали усердие и общее воодушевление артистов, прекрасно разучивших партии, благодаря чему репетиции проходили без затруднений. Необыкновенное впечатление произвел хор мальчиков Калишевского, приглашенный для исполнения кантаты и панихиды. Их голоса достигали такой красоты звука, о какой Петр Ильич и мечтать не смел. Особенно в панихиде – каждый раз он едва удерживался от слез.
В Киеве его авторская гордость получила полное удовлетворение. По восторженности
Отметив новый год с семьей сестры в Каменке, Петр Ильич вернулся во Фроловское. Встретивший его Алексей был болезненно-бледен и беспрестанно кашлял, чем сильно испугал барина. На встревоженные расспросы он отмахнулся:
– Ерунда – уж прошло почитай. Вот пока вас не было, и впрямь было худо: из-за кашля я и говорить-то не мог. Но мне посоветовали одного местного знахаря, и он поставил меня на ноги.
– Чем же он лечит тебя? – спросил Петр Ильич, с каждой подробностью беспокоясь все больше.
– Наливкой и приемами горчицы! – довольно сообщил Алексей.
И хотя держался он бодро и весело, его кашель сильно тревожил, а странные средства лечения упомянутого знахаря нисколько не успокаивали. А вдруг Алеша заразился чахоткой от покойной жены и теперь умирает? Надо бы на зиму увезти его куда-нибудь на Ривьеру.
Пока же приходилось оставаться дома из-за срочной работы над «Гамлетом». Собственно работа состояла в кромсании уже написанной увертюры-фантазии ради приспособления ее к скромным возможностям крошечного оркестра драматического театра. Когда Петр Ильич попросил увеличить состав оркестра, ему обещали прибавить еще семь человек – на большее просто не было места. А ни одну работу он так не ненавидел как переделывание старого произведения, особенно когда его приходится урезать. «Гамлет» вызывал такое отвращение, что Петр Ильич начал чуть ли не ненавидеть Гитри, по просьбе которого и писал музыку к спектаклю.
Ради предстоявшей затем работы над оперой и балетом он отказался от поездки в Европу и собирался отказаться от Америки, но в последний момент передумал. Было бы безумием не поехать при столь выгодном и необременительном предложении.
***
К концу января Петр Ильич разделался с опостылевшим «Гамлетом» и занялся исправлением партитуры «Пиковой дамы». Из Праги пришло лестное предложение поставить оперу на сцене Национального театра, и хотелось послать им ноты без ошибок, которыми неизменно изобиловало первое издание.
Заехал в гости Модест по пути в Москву, где он хотел посмотреть на Савину в своей «Симфонии». Обратно брат вернулся довольный – пьеса пошла в гору. Он уже работал над новой – «Похмелье», как раз для бенефиса Савиной. С радостью Петр Ильич видел, как Модест становится модным поставщиком пьес для театров.
Вместе они вернулись в столицу, где Петру Ильичу предстояло дирижировать в благотворительном концерте в пользу школ Санкт-Петербургского женского патриотического общества. Подобные концерты не имели серьезного музыкального значения, и зал Дворянского собрания наполнялся исключительно благодаря приманке итальянских певцов и знаменитейших виртуозов. Сознавая бессмысленность своего участия в
Отбыв скучную обязанность, он направился в Дирекцию театров, где, поднимаясь по мраморной парадной лестнице, встретил главного режиссера Кондратьева.
– А, Петр Ильич! – ласково улыбнулся тот и тоном, будто сообщает необычайно приятное известие, спросил: – Вы знаете, что «Пиковая дама» больше не пойдет в этом сезоне?
Петр Ильич застыл как громом пораженный. С самого приезда в Петербург до него доходили слухи, будто «Пиковая дама» снята с репертуара. Но это известие казалось ему столь невероятным, что он отказывался верить. Однако если главный режиссер говорит… Он онемел, почувствовав себя глубоко оскорбленным. Как могут оперу, которую он считал лучшим своим детищем, которую все близкие к театру лица считали украшением репертуара, вдруг отбросить в сторону в разгар сезона, точно негодный балласт?
– Почему? – спросил он, обретя дар речи.
Кондратьев пожал плечами:
– Говорят, распоряжение свыше.
Ничего более толкового Петр Ильич от него добиться не смог. Раздраженный, в крайнем возмущении, он появился в кабинете Всеволожского. Тот, напротив, пребывал в самом благодушном настроении и сразу завел речь о новых опере и балете.
– Модест Ильич говорил, что сюжетом для оперы вы хотите взять «Дочь короля Рене», и я вполне одобряю ваш выбор. А вот для балета я предложил бы «Щелкунчика»…
– Прежде чем обсуждать новую работу, Иван Александрович, – перебил его Петр Ильич, – я должен понять, что происходит с «Пиковой дамой».
Всеволожский обреченно вздохнул – он явно ожидал этого разговора, но надеялся его избежать.
– Поймите, – продолжил Петр Ильич, – денежная сторона дела есть меньшая из моих забот, и мной в данном случае руководит вовсе не чувство сожаления об утрате нескольких сотен рублей. С радостью отказался бы я вовсе и навсегда от доходов с любимого детища, лишь бы только ему было оказано подобающее серьезному и выходящему из ряду вон произведению внимание и почтение. И мне необходимо хоть какое-нибудь разумное объяснение. Иначе я не могу с должным спокойствием приняться за новую работу для того же самого театра, на подмостках которого мое лучшее и любимейшее произведение постигла столь жалкая и незаслуженная судьба. Единственное, что могу предположить – неодобрение государя. Мне говорили, будто он не был ни на одном представлении. А если государь не поощряет мои труды на пользу театра, то могу ли я с любовью, с потребным спокойствием и охотой работать для учреждения, в коем он хозяин? Не лучше ли мне от театра отдалиться?
Всеволожский на эту страстную речь сокрушенно покачал головой:
– Что вы, Петр Ильич, откуда столь мрачные мысли? «Пиковая дама» государю понравилась, и я даже получил приказание приготовить фотографический альбом всех персонажей и сцен для его величества. А то, что он не был на последних представлениях, так могу передать вам его собственные слова: «Жаль, я не знал, что Медея пела в последний раз, я бы приехал». Государь живо интересовался оперой, расспрашивал насчет замены Медеи Сионицкой; сожалел, что Мравина не может петь Лизу, – помолчав, Иван Александрович смущенно заключил: – Тут я немного виноват. Я опасался, что хорошее впечатление, произведенное Медеей, повредит успеху оперы с Сионицкой. А тут еще Кондратьев сбил: как и куда вставить «Пиковую даму» так, чтобы она не шла в абонемент. Уверяю, опера возобновится в следующем сезоне – вам совершенно не о чем беспокоиться.