Музыка души

Курлаева Анна Владимировна

Его заверения немного успокоили Петра Ильича – во всяком случае, в том, что касалось страхов насчет враждебности императора. И все же неприятный осадок остался. Он согласился на написание «Щелкунчика» и «Дочери короля Рене» к следующему сезону, не испытывая особого воодушевления и опасаясь, что с предстоящей поездкой в Америку на сочинение не хватит времени.

Ради премьеры пьесы Модеста «Похмелье» он задержался в Петербурге еще на несколько дней. Надежды на успех не оправдались. Публика восприняла новое произведение необычайно холодно – не раздалось ни единого хлопка. Модест был страшно расстроен и подавлен. А

когда, на втором представлении, история повторилась, сам попросил снять пьесу с репертуара. Домой он вернулся убитый и разочарованный в своем даровании драматурга.

Больно было видеть брата в таком состоянии – как никто Петр Ильич понимал уязвленные авторские чувства. И он по-прежнему считал, что «Похмелье» – стоящее сочинение.

– Не отчаивайся так, – попытался он утешить Модеста. – Пьеса имеет огромные достоинства и свое возьмет. Надо только поработать над концом. Ох, уж эти концы – вечно они у тебя все портят!

Модест уныло пожал плечами:

– Может, просто драматургия – это не мое?

– Вот это ты брось, – Петр Ильич сердито нахмурился. – Посмотри: в «Новом времени» вышла обстоятельная статья – совсем не враждебная. Уверен, твое время придет. Если бы я сдавался после каждой неудачи, давно бы уже бросил сочинение.

Модест немного приободрился:

– Ты прав, как всегда. Я даже знаю, что можно изменить в финале.

Воодушевившись, он умчался в свой кабинет. Петр Ильич усмехнулся, покачав головой – и перепады настроения совсем как у него. Ощущение «Я написал действительно стоящую вещь» моментально сменяется ощущением «Я бездарь, у меня никогда ничего не получится». И наоборот. Как они все-таки с Модестом похожи!

***

Алексей успел вновь жениться – на милой бойкой девушке Катерине. Свадьба состоялась в годовщину смерти Феклуши, так что с утра служили заупокойную обедню, а вечером венчались. Катя была портнихой, деятельной и гораздо более смелой, чем тихая, боязливая Фекла. Всегда улыбалась, на вопросы барина отвечала бойко. Алексей светился от счастья.

Сразу по возвращении домой Петр Ильич засел за работу, стремясь сделать как можно больше до начала турне. И даже почти примирился с сюжетом балета.

***

В поезде Петр Ильич немножко сочинял балет, но вскоре на него напала невыносимая тоска. Страшно хотелось бросить все и немедленно вернуться на родину.

В Берлине было морозно, улицы покрыл густой слой снега. Единственной целью остановки здесь было свидание с Вольфом – устроителем поездки в Америку. Он подробно обрисовал предстоящие концерты, заверил, что обо всем договорился. А заодно посоветовал ехать на немецком, а не французском пароходе.

В Париже уже месяц жил Модест, и Петр Ильич остановился в той же гостинице, однако брата не застал. Он так устал от заграничной тоски и переезда, что решил не дожидаться его возвращения и лег спать, попросив прислугу, чтобы его не будили.

Только утром они встретились. Радость от свидания с братом, по которому Петр Ильич соскучился, была какой-то отстраненной, погребенной под меланхолическим настроением, мучавшим его с самого отъезда из России. Кажется, Модест был слегка задет прохладной встречей.

– Почему не предупредил о приезде? – спросил он. – Я бы встретил тебя на вокзале.

Петр Ильич пожал плечами:

– Извини – забыл, – и с недоумением добавил: – Поражаюсь тебе: как можно столько времени жить за границей, не будучи к тому вынужден?

Модест обеспокоенно нахмурился:

–

Ты в порядке?

– Да, не беспокойся, – отмахнулся Петр Ильич. – Просто стар я стал для таких поездок. Клянусь: это последнее мое турне. Больше никаких путешествий.

Модест скептически приподнял брови, не убежденный его заверениями. Да и действительно: сколько раз уже он говорил, что бросит дирижировать – а все продолжал.

С первого же дня закружила светская жизнь. Не оставалось ни одной свободной минутки даже для того, чтобы побыть с братом. Лишь вечером они встречались за ужином, но к тому времени Петр Ильич бывал настолько вымотан, что становился неспособен на нормальное общение.

Гуляя однажды по Парижу после репетиции, он зашел в музыкальный магазин, где обнаружил не виданный прежде музыкальный инструмент, представлявший собой нечто среднее между маленьким фортепиано и Glockenspiel [36] . Заинтересовавшись, Петр Ильич попросил хозяина попробовать звучание и был очарован – инструмент издавал божественно чудный звук: нежный, волшебный, серебристый. Как бы замечательно он звучал в «Щелкунчике»!

36

Металлофон.

Заметив заинтересованность посетителя, хозяин гордо сообщил:

– Это новый инструмент, месье. Называется Celesta Mustel. Купить его можно только у нас.

– Сколько стоит?

– Тысяча двести франков.

Петр Ильич кивнул – вполне приемлемая цена. Однако сейчас он не мог его покупать – не везти же с собой в Америку. Поразмыслив, он решил попросить Юргенсона выписать инструмент, никому о нем не рассказывая, чтобы кто-нибудь в России не опередил с использованием столь чудесного новшества.

Концерт прошел успешно: с многочисленными вызовами и поднесением лаврового венка. Даже критика выказала благосклонность. Но ничто не могло утишить охватившую Петра Ильича тоску. До отъезда в Америку оставалось еще двенадцать дней, и, чувствуя, что у него не хватит сил прожить их в Париже, он сбежал в Руан – отдохнуть и поработать над балетом.

***

Дни тянулись уныло, даже солнечная, почти летняя погода, не улучшала настроение. Все думалось, что в России в конце марта далеко не так тепло, может, даже и снег не совсем сошел. А здесь уже все цветет. Работа, вопреки ожиданиям, не продвигалась: приходилось прибегать к невероятным усилиям воли, к мучительному напряжению сил. Сознание того, что дело не ладится, терзало и мучило до слез. В Руане еще больше заела жгучая тоска по родине и страстное желание бросить все и сбежать. Давно Петр Ильич не чувствовал себя таким несчастным. И он решил просить дирекцию театров отложить постановку, поняв, что с поездкой в Америку не сможет написать ничего дельного.

Одиночество, столь желанное дома, здесь давило невыносимой тяжестью. Так что неожиданный приезд Модеста вызвал бурную радость. Он появился, когда Петр Ильич упорно пытался написать хоть несколько нот. Звонок колокольчика пробудил не раздражение и недовольство нежданными гостями, как бывало прежде, а практически облегчение – давая повод отвлечься от не желавшей продвигаться работы. Петр Ильич был счастлив вдвойне, обнаружив на пороге не кого-то чужого или полузнакомого, а любимого брата.

– Зачем ты приехал? – спросил он, когда они вошли в дом, и сразу обеспокоился: – Что-то случилось?