Музыкальный Дом
Шрифт:
Немного помедлив, он коснулся груди там, где билось его сердце, и прислушался. Тепло расходовалось впустую, и одиночество походило на старую, но глубокую рану. Его ответ удивил его самого.
— Чувствую.
В столовой царил полумрак, больше подходящий для склепа. Гигантский стол кто-то накрыл белой простыней, и Эбигейл сомневалась, что это сделал один из агентов. Но если у Лектера было время позаботиться о мебели, разве это не значило, что он действительно мог хладнокровно выбросить доктора Блум из окна? Стаскивая простыню и складывая ее, Эбигейл мысленно согласилась с Кроуфордом — для невиновного доктор Лектер вел себя слишком подозрительно.
Вместо
Она обернулась, когда услышала шаги. Уилл принес тарелки и поставил на стол друг напротив друга, и Эбигейл печально улыбнулась ему через комнату.
— Последний раз я ела с кем-то, когда отец был еще жив.
— Сожалею.
— Не надо, — она села следом за ним за стол, сложив руки домиком, словно собиралась молиться. — Вообще-то ужин был с человечиной. Скажи, ты от меня уловил это, когда кинулся на того парня?
— Не знаю. Не думаю. Я слышал детский голос, который кричал вместе с тобой, и все, о чем я тогда думал, как тебя спасти. Может, это от твоего отца, ведь он очень любил тебя, Эби.
Любил. Она помнила его голос, как он готовил по утрам завтрак, напевая дурацкие песни. Как он переживал из-за того, что рано начал лысеть, хотя и не стеснялся этого, зачесывая волосы назад. Вскоре он хотел побриться налысо и отпустить небольшую бородку.
Они с Уиллом ели молча, пока тихая музыка не задела что-то в Эбигейл, и она даже не почувствовала, как ресницы стали влажными. В горле собрался комок, и ее голос был не громче шепота.
— Я тоже.
Уилл поднял голову, взглянув на нее с легким беспокойством.
— Я тоже его очень любила.
От его нежного взгляда сдерживать слезы стало еще сложнее. Она зло усмехнулась.
— Все не так, как ты думаешь. На том обеде мы собирались есть печень девушки по имени Элис Николс. Я говорила с ней, она была очень милой и хотела стать ветеринаром.
— Я видел. А еще она была больна раком и скорее всего умерла бы в следующие пару месяцев. Или провела бы годы на химиотерапии, мучаясь от страшных болей. Я видел каждую из них, и не виню тебя в их смерти. Более того, я думаю, что ты сделала все правильно. Ты не смогла бы выжить рядом с ним, если бы не любила его в ответ. Эби, скажи, ты ведь убила отца не только потому, чтобы выжить?
Эбигейл сглотнула. Когда ее привезли в больницу, психиатр без конца повторял, что она в безопасности и все закончилось. Они повторяли, что это Стокгольмский синдром, и все, что она чувствует — нормально. Чтобы врачи, наконец, отстали, Эбигейл, как Иуда, отреклась от отца, а затем еще раз и еще. Она думала, что если достаточно долго притворяться, ее прекратят спрашивать.
Чудовище укладывало ее в постель и читало в детстве сказки. Монстр забирал со школы, возил на курсы по рисованию, а когда ей взбрело в голову, что она будет отличным рок музыкантом и ей нужна барабанная
Эбигейл кивнула, не доверяя голосу.
— Покажи мне.
Уилл протянул руку, она схватилась за его прохладные пальцы, и некоторое время они сидели, слушая музыку и уличный ветер.
В тот день они вместе готовили оленину в охотничьем домике. Отец приоделся, в костюме он был настоящий красавец. Бритые щеки, празднично накрытый стол. Кто ж знал, что это был их прощальный вечер. Он вложил нож ей в ладонь, и она убила его. Перерезала ему горло одним неровным взмахом и не попала за это в тюрьму. Более того, в газетах ее назвали героиней, но чем ее убийство отличалось от его убийств? Чем? Кто решил, что она поступила правильно? Общество? Мораль? В гробу она видала и то, и другое.
— Это несправедливо, — злые слезы душили ее и мешали говорить, — это ведь из-за меня, да? Если бы я не родилась, он бы не убил всех этих людей.
— Эби.
Она попыталась вырвать ладонь, но Уилл сжал ее руку крепче.
— Почему я не могу его ненавидеть? Почему ему надо было убивать, чтобы показать свою любовь? Почему мы не могли просто уехать куда-нибудь далеко-далеко и жить, черт возьми, спокойно? Почему он не мог любить меня как обычные отцы?!
— Я не могу говорить за него, но ты его дитя, Эби. Для детей одобрение их родителей — самая важная часть их собственного выживания. Можно сказать, с философский точки зрения мы с детства в Стокгольмском синдроме. — Он перевел взгляд на улицу, подул прохладный вечерний ветерок. — Когда я жил в Новом Орлеане, отец старался не касаться меня даже мельком. Я был совсем еще ребенком и не понимал, почему остальным детям позволено обнимать своих родителей, а мне нет. Я злился, орал, устраивал сцены, и только потом узнал, что он тем самым защищал меня от своих воспоминаний о маме. И о том, какое у нее было лицо, когда она держала меня под водой.
Эбигейл уставилась на него, широко распахнув глаза. Уилл выглядел задумчивым, лишь его побелевшие пальцы выдавали его напряжение.
— Несмотря на все, что она пыталась со мной сделать, я любил ее всем сердцем, а она была счастлива, что убивает меня. И отец знал, что если я увижу это слишком рано, то просто пойду и повешусь, чтобы ее порадовать. Мы, люди, так устроены, что хотим видеть своих любимых счастливыми. Разве это странно?
— Меня без конца допрашивали все, кому не лень. Знаешь, каково раз за разом повторять, какое он чудовище? По телевизору, для интервью, в ток-шоу, одна женщина даже написала об этом целую книгу. С моей помощью. Я чувствую себя предателем.
Она помнила, как ненавидела себя, как могла бы ненавидеть заклятого врага, который сломал ей жизнь. Но разве не так? Ведь никто не держал ее руку, когда она перерезала папе горло. Никто не слышал ее рыдания в лесу, пока ехала полиция. Никто не понял, что на самом деле тогда произошло. Уилл единственный, кому Эбигейл смогла довериться после стольких лет, и она была благодарна за то, что он сейчас был рядом.
— Ты не… — Уилл словно сбился с мысли и внезапно спросил: — Ты знаешь, кто такая Юдифь?