На изнанке чудес

Флоренская Юлия

— Значит, всех этих людей сожгли? — холодея от собственной догадки, спросила Теора.

— Сожгли, дочка. Сожгли. А я их берегу. Каждую неделю от пыли протираю.

— Бабуль, а ты откуда тех людей знаешь? — встряла в разговор Майя.

— Так я ж при дворе служила. Как твой дед от меня ушёл по свету скитаться, гроза и разразилась.

Хмурое лицо Теоры весьма красноречиво смотрелось бы на плакате с лозунгом: «Хватит убивать!» или «Прекратим бессмысленные войны!». Почему люди из средних миров уничтожают друг друга, зная, что не смогут оживить? Неужели они так жестоки?

— Не только жестоки, но и расчетливы, — сказала Пелагея в ответ на неозвученные

мысли, как ни в чем не бывало сметая со стола крошки. Ну, да. Разумеется. У нее же есть эти, как их… Экстрасенсорные способности. Чему удивляться?

— И вообще, — в непринужденной манере добавила она. — Хочешь изменить мироустройство — начни с себя.

Теора взялась за голову. Сколько раз начинала — и все разы провальные.

— Я что предлагаю, — благодушно развивала мысль Пелагея. — Искать скрытые смыслы, пробуждать сверхсилы и обращаться к истокам познания — дело, безусловно, важное и нужное. Да уж больно затратное. Уж не знаю, чем вы там с Незримым занимаетесь по ночам, но прогресса, — она произнесла это слово скрепя сердце, — не наблюдается. Я тебе так скажу: любовь любовью, а без физической подготовки согнёт тебя, что тростинку.

Внеочередной неудержимый прилив румянца не прошел незамеченным. Майя захихикала, старушка мечтательно прошепелявила: «Ах, молодость!». Но это не отклонило Теору от курса.

С лёгкой подачи Пелагеи, она решила, что больше не будет мямлей и размазнёй. И, ополоснув лицо водой из ковша, потащила подругу в город, записываться в борцовский клуб.

По улицам деловито ползали блестящие паромобили, больше похожие на жуков. Уборочная машина — единственная в своем роде — производила посильный шум, отгоняя беспризорных ребятишек к подъездам и вынуждая попрошаек втягивать голову в плечи. По обочинам живописно серели снежные навалы. Пробравшись сквозь шествие мамаш с колясками, обогнув кучки подозрительно шепчущихся студентов и чуть не пробороздив носом зеркало коварных льдов, Теора пересекла черту, за которой кончается житейская мудрость и начинается житейское безумие. В непосредственной близости от кладбища высился борцовский клуб под названием «Сотри меня в порошок», куда ее зазывали в качестве зрителя еще с памятной поры укоренения человека-клёна.

Пелагея давно балансировала на грани житейского безумия, так что пуститься во все тяжкие было для нее не проблемой.

— Пять минут — полёт нормальный, — с энтузиазмом прокомментировала она, когда массивные двери клуба распахнулись, чтобы извергнуть на свет поверженного бойца. — Только у меня вопрос, — добавила она, упёршись лбом в грудь лысому амбалу. — Твой Незримый в курсе, что ты собралась постигать азы самообороны?

— Думаю, в курсе, раз он везде следует за мной по пятам, — отозвалась Теора и попыталась проскользнуть бочком мимо охранника-здоровяка. Не вышло. Ее бесцеремонно оттянули за рукав пальто, вздёрнули за шиворот и, навскидку определив весовую категорию, промычали что-то насчет трех несчастных пудов.

Пелагея попробовала втереться в доверие:

— Так ведь мы посмотреть. Одним глазком.

Физиономию амбала, и без того асимметричную, неприятно перекосило. Если раньше он смахивал на носорога, мирно пасущегося в саванне, то теперь носорог перешел в наступление, широко раздувая ноздри. Однако он всё же соизволил довести до сведения двух настырных особ, что женщинам в борцовские клубы вход воспрещен.

— Может, ты что-то напутала и тебя приглашали в заведение «Жареный петушок»? — поинтересовалась Пелагея

у Теоры, когда они засели в засаде у ломбарда, от греха подальше. — Или «Выпьем на посошок»? Мало ли, померещилось.

— И вовсе не померещилось! — возразила та. — Точно помню: женщина в маске с перьями (ее, кажется, звали Амелией) утверждала, что выпускает здесь пар, когда наваливаются жизненные невзгоды. А у меня невзгод хоть лопатой греби.

Пелагее и в голову бы не пришло, что над Теорой могли просто подшутить. Она поглубже надвинула шапку с помпоном, потеснила голубей, которые грелись у люка, и прислонилась к стене ломбарда, сложив на груди руки. А затем воинственно объявила, что с места не сдвинется, пока не увидит Амелию собственными глазами.

«И ничего, что снег валит, — добавила она, сдувая с носа снежинку. — Будем караулить, сколько понадобится».

Голуби признали в Пелагее родственную душу. Посчитав ее шубу куда лучшей грелкой, нежели люк, они пристроились у нее на плечах (один — на левом, другой — на правом), после чего принялись раздуваться, топорщить перья и страстно ворковать.

Время ползло, как пришибленная черепаха. Теора впервые проходила испытание на холодостойкость. Она переминалась с ноги на ногу, начиная, наконец, понимать, что из себя представляет лютая стужа Вааратона. Мороз выдался на редкость кусачим. Его, наверное, не переплюнули бы даже Кекс с Пирогом. Мёрзли глаза, мёрзли щёки, мёрз нос. Удивительно, как амбал у входа еще сосульками не оброс!

Пелагея стояла нахохлившись и смотрела на прохожих с видом чрезвычайно подозрительного прокурора, который в каждом жесте видит зародыш тяжкого преступления.

Кое-кто, сжалившись, бросил ей под ноги монетку. Монетка встала на ребро, описала изящный круг и, издевательски звякнув, канула в канализацию сквозь решетку люка.

Взгляд исподлобья не очень-то годился для того, чтобы вычислить Амелию среди простых смертных. Ну кто еще по доброй воле сунется в клуб, где брутальные качки с татуировками машут кулаками и горазды съездить друг другу по физиономии?!

— Зелень сушеная! — воскликнула Пелагея, распугав голубей. — Как я сразу не сообразила?!

— Сообразила что? — непослушными губами выговорила Теора.

— Она могла идти и со стороны кладбища!

— Так ведь там прохода нет.

— Прохода, прохода! — передразнила та. — Ей, может, и не нужен проход! Что если она дух или призрак? Об этом-то мы не подумали.

Призраки, духи. Мертвецы, восстающие из могил, чтобы справить день Безлистья… Кто знает, в чей фамильный склеп завели бы Пелагею домыслы, не предстань перед нею Амелия собственной персоной. Она ни капли не походила на привидение и уж тем более на покойника, который решил забавы ради проветрить свои бренные кости. На ней было шикарное платье из зеленого крепдешина, сапоги на высоченных каблуках и шубка, ради покупки которой многим пришлось бы заложить в ломбард душу. Хорошенькое личико светилось озорством. Крашенные хной кудри выбивались из-под шляпки блестящими пружинками.

— О! Старые знакомые! — всплеснула руками она.

— Не такие уж и старые, — проговорила Пелагея в сторону. — А ты чудесно выглядишь!

— Зато вы не очень, — поморщила носик Амелия, окинув их брезгливым взглядом. — Смотритесь, как нищие на паперти. Не комильфо! И кстати, почему вы мёрзнете именно здесь? Неужели… — Ее пухлые накрашенные губы сложились в проницательную усмешку. — Вас вытолкали из клуба, верно?

— Что значит вытолкали? — возмутилась Теора. — Да нас даже на порог не пустили!