На осколках цивилизации
Шрифт:
Он, когда сказал, пристальнее вгляделся в лица впереди, силясь предугадать заранее, к чему ему готовиться. Увидев лёгкое недоумение на лице женщины и вопросительное — парня, Джон лишь горько усмехнулся, поняв, что его работа ещё ой как не окончена. Стало в тот миг как-то невыносимо жутко; он тогда ощутил, что потерял уже всякую надежду на что-либо. Сколько он проспал: день, два? Да за это время с едва держащимся на ногах парнем могло произойти что угодно! Джон тихо рассмеялся, сделал два шага назад и сел на ступеньку крыльца. Женщина, увидев его разочарование, мигом к нему подошла и мягко произнесла:
— Не переживайте! Я могу многого не знать. Сейчас же пойду поспрашиваю в наших больницах — к нам приходит в среднем около четырёх людей в сутки. За всеми
— Я пойду с вами… не могу сидеть на месте. Сколько я был без сознания? — женщина тряхнула своими густыми тёмными волосами и задумалась.
— Где-то дня два или уже два с половиной… — Константин с усилием потёр лицо, стараясь привести себя в форму и не засыпать. «Два с половиной дня… ужас!» Женщина сделала пару шагов от него, а потом спросила:
— Вы точно сможете идти? — он вскочил с места и пошёл за ней.
— Да-да, конечно! Давайте быстрее! — ему уже было сложно отнекиваться от того, что называлось тупым волнением и паникой; он паниковал, чёрт возьми, и здесь уже вообще не могло идти речи о нём прошлом, таком сильном и беспристрастном! Джон понимал, что осталось сменить имя, ещё слегка постареть, и вот его уже никто не узнает; понимал, что таким страхом не найти парня здесь или где-либо вообще он убивает себя ещё больше, ещё изощрённее и точнее; понимал, что уж никогда не сможет вернуться к своему прошлому облику, сколько дочерей у него ни умри и сколько водителей ни пропадай. Он понимал, что добровольно уходил туда, в какую-то слишком банальную пучину чего-то ординарного, и даже знал, ради кого и чего… но сейчас, следуя за женщиной, почти не слыша её вопросов, не слыша ответов других людей, не видя никого и ничего перед собой, Джон осознавал, что не был против, что был готов пожертвовать своим таким крутым характером, лишь бы найти Чеса, что уже… не думал ни о какой грёбаной политике несближения с ним, которую сам же придумал из ничего, сам же развил, сам же принял за истину в высшей инстанции и сам же попался в её хитрые ловушки. Он поклялся себе, что, как только увидит парня, сразу же выскажет всё, весь этот какой-то застоявшийся вот тут, в сердце, бред, все эти несвязные слова, эти убивающие его фразы, короче, сделает то, чего раньше никогда бы не сделал — выскажет самого себя, свою боль и надежду. Джон и правда был готов на это, без шуток, и не отказался бы, только завидев на горизонте Чеса; тогда это получалось мало того, что жалко, но ещё и убого.
Они ходили, что-то спрашивали; Джон совсем не вникал в суть разговоров, в переплетение здешних сельских дорог, даже не обращал внимания на то, что его мечта, чёрт возьми, сбылась: вот они, другие люди, и вот оно — отсутствие Чеса. Что, радостно? А где же радость? Почему, почему нет счастья и облегчения на душе? Он качал головой и понимал, что эти мысли перестали быть оригинальными, но доставляли боли с не меньшей силой.
Стоял на удивление солнечный, но холодный день; людей оказалось достаточно, около пятисот или больше, да и сама территория была широкой — заняли всю деревню. Она, кстати, сохранилась прилично, лишь пару раз Джон видел разрушенные дома да чёрные рытвины в земле. Отсюда был виден серо-бетонный, ещё более съёжившийся город, глядя на который он уже начинал задыхаться. А здесь же как-то и дышалось легче, и жилось проще…
На улочках была какая-то возня: всё время что-то куда-то тащили, везли, тянули, что-то отстраивали, а что-то рушили. В домиках на первых этажах народа было много, но основное, понял Джон, находилось внизу, в обширных погребах, где теперь шли усиленные работы по их увеличению. Там был настоящий подземный город, правда, пока не связанный друг с другом улицами. Джон ходил, удивлялся этому и не мог понять, как так люди быстро приспособили это место для себя, в то время как они с Креймером и остальные только-только очухались после произошедшего. Он был удивлён, но уже без всякого удовлетворения: да, жить теперь есть где, но Чеса нет, поэтому уже ничего не могло порадовать.
Но какой в этом всём удобстве толк теперь?
Они заходили во многие дома, спускались и поднимались раз по двадцать, наверное, в подвал и оттуда; женщина постоянно что-то спрашивала, пару раз уточнила имя разыскиваемого и вновь обещала, что всё будет хорошо. Джон просто молчал, тупо следуя за ней и мало понимая, что происходит вокруг; состояние было коматозное. Обошли они уже, кажется, полдеревни, если не всю; результаты были нулевые. Он подал голос лишь единожды, спросив, есть ли возможность у них выйти с каким-нибудь отрядом и прочесать местность. Женщина ответила, что да, вполне, только нужно набрать сам отряд добровольцев.
В конце концов Джон разочаровался в поисках и уже предлагал остановиться и набирать отряд, но спутница сопротивлялась, говорила, что если он устал, то может присесть и отдохнуть, но впереди ещё есть непроверенные места, где новенький мог вполне оказаться. Джон, естественно, не хотел садиться и отдыхать, тут же прибавлял шагу, но уже через пару минут отчаивался снова, понимая, что так они могут искать до бесконечности.
Раз женщина проболталась о том, что врач диагностировал ему не только переутомление, но и чуть ли не нервный срыв; Джон лишь рассеянно усмехнулся, поражаясь, как тот смог сделать такой вывод, видя его лишь в бессознательном виде; только немного позже осознал, что это, оказывается, было недалеко от истины…
Они вновь спустились в какой-то подвал, ещё более затхлый и сырой, чем прежде; там всюду суетились люди, перебегая из одной крохотной комнатки с людьми в другую. По словам спутницы, это была ещё одна больница, правда, очень бедная по сравнению с остальными; больные, стонущие, кричащие, порой раненые и даже инвалиды грудились здесь и там. В маленьких, около двух метров в ширину и чуть более двух с половиной длиной комнатах лежало по два, а то и по три человека; здесь пахло, как и везде — спиртом, рвотой и сыростью, а чёрные стены, казалось, закоптились от времени. Было ужасно темно — лампочки встречались только через метров пять; они шли по узкому коридору с дверьми, откуда виднелись слабые, жёлтые, измождённые лица с уставшими глазами. Джон не хотел, но таки не мог отвести взгляда от этого жалкого зрелища; впрочем, не жалкого, а типичного для таких временно обустроенных больниц. Должно было не удивлять, ведь повидал он сегодня такого сполна, но сейчас… сейчас как будто наступило пробуждение, будто он проснулся, впервые стал различать внешние звуки и картинки; словно какой-то сигнал разбудил его.
Наконец они вышли в круглую комнату, похожую на сердце этого грязного заведения; посреди неё была наспех сооружена деревянная стойка — вроде регистратуры, наверное. От этой комнаты отходили ещё три коридора по бокам и впереди; все они были менее длинными, чем прошлый — максимум метров шесть-восемь длиной. Его спутница подошла к сидевшей за деревяшками женщине и начала что-то выпытывать; Джон между тем сел на первую попавшуюся скамью и продолжил наблюдать за здешней жизнью. Комната была полна народу, всё шумело и гудело; кто-то просто проходил, кто-то лежал на поломанных носилках прямо тут же, кто-то едва удерживал поломанную руку и хлещущую кровь из головы. В общем, ничего необычного; вся эта разномастная толпа со всем разнообразием увечий направлялась в передний коридор, где, наверное, была импровизированная перевязочная или операционная, а может, всё вместе.
Джон безучастно наблюдал; в нос ударил сильный и противный сигаретный запах — дымок вился откуда-то недалеко. Он обернулся, увидав какого-то курящего пожилого мужика, придерживающего зачем-то ногу. Его тут же взяла зависть, а рука сама собой полезла в карман грязного пальто — своя пачка и зажигалка потерялись, кажется, давно или недавно — хрен его знает, да если и остались бы — всё равно зажигалка наверняка сломалась, а пачка намокла. Джон пододвинулся к курящему и попросил сигаретки и закурить; старик снисходительно согласился.