На осколках цивилизации
Шрифт:
Касаясь этой темы, он стискивал зубы, чтобы не пропустить тяжкий вздох или, того гляди, какой-нибудь жалобный крик. Живой… лишь бы живой! Ибо, во-первых, непонятно, куда и в каком состоянии он пошёл, а во-вторых, неизвестны его цели. Джон смог придумать на больную встревоженную голову лишь одно: обойти всё в округе, но… знаете, бывает такое предчувствие, когда вот точно не уверен, что придуманное тобой принесёт результат. Поэтому, отправляясь на поиски, Константин шёл с тяжёлым чувством того, что не найдёт Чеса, что всё обернётся куда серьёзнее, что… может быть всякое, да. На этом моменте ему становилось даже как-то нехорошо — голова, и без того распухшая уже от боли, шла кругом, а к горлу подкатывал плотный клубок из ниток
Константин действительно даже не предполагал, почему Чес от него ушёл и куда мог направиться, но скрепя сердце обрисовал зону поисков радиусом в два километра, не больше. Это не больше как-то жалко перехватывало ему дыхание, заставляло глотать что-то, наверное, сожаление и ступать быстрее, быстрее, не думая о том, почему… Джон понял, что нужно искать, возможно, дальше намеченного, выматывать себя, почти бежать, задыхаться от жажды и слушать урчание голодного живота, но только, Господи, только не думать! Он решил изнурить себя до такого состояния, в котором бы просто бездыханно упал на землю и не вставал бы часа два; но теперь — только бежать и надрывать глотку.
Он пошёл в диагональ вниз, решив обойти как бы по кругу около магазина, только тщательно осматривая каждое здание и каждый переулок, что оказалось задачей несложной, но рутинной. Не прошло и двадцати минут, а голос почти сорвался — Джон долго корил себя за это потом; однако, несмотря на усталость, боль во всём теле и просто взрыв в голове, он шёл и негромко, хрипло звал Чеса. Он повторял это имя: сначала оно не вызывало ничего, потом отвращение, тошноту, затем вдруг какое-то помутнение, как будто в часто повторяемом сочетании слов ты вдруг находишь новые созвучия, новый какой-то смысл и сам дивишься этому, и в конце — равнодушие пополам с горечью; то есть, он пришёл к исходной точке.
Вокруг был только один пейзаж, какой-то уже изрядно надоевший, будто в театре кто-то забыл сменить декорации, хотя уж давно играли другую сцену. Джон, забираясь через уцелевшее окно в чудом не упавший дом, подумал тогда, что его план бесполезнее некуда: ведь Чес, даже если и ходил здесь (в чём он крупно сомневался), то мог запросто не пересечься с бывшим клиентом по его пути, ибо радиус поисков огромный, а скорость у них обоих — маленькая… Константин понял всю ничтожность своей идеи, но отказаться по-любому бы не смог. Он со стыдом и отвращением понял, что надеялся… надеялся сильно, ярко, как никогда в своей жизни на то, что всё закончится хорошо и что нужно просто продолжать искать. Он просто решил на тот маленький период… стать Чесом, стать таким же верящим в лучшее человеком, чтобы совсем не сойти с ума и чтобы потом говорить, что это точно не он так страстно верил во всю эту ахинею.
Но с каждым десятком минут поисков его надежды ставились под огромное сомнение; Джон ходил, бежал, проверял все возможные закутки и развалины, звал, просил, даже умолял, заново возвращался назад, чтобы проверить, не появился ли он случайно там, но нигде ничего не было. Боль в голове то ослабевала, то усиливалась, и он не мог сказать, с чем точно это было связано. Когда сел на мнимый отдых на пять минут, из которых на деле отсидел только две, решил съесть банку консервов, чтобы где-нибудь не упасть в обморок от голода, но — удивительно — сегодня даже кусок не пропихнулся в горло. Константину пришлось приложить усилий, чтобы разжевать один и проглотить, а остальное не проходило: точно бы встало комом посреди горла.
Живот заныл от полуголода и уже надоевших консервов; Джон заставил себя встать и идти, ступать дальше, передвигая ногу за ногой вперёд, а потом бежать, но лишь бы не думать, не давать себе и лёгкой отвлечённой мысли о чём-нибудь… иначе — гибель. Если уже он не погиб…
А ведь чувство
Поначалу прочёсывать каждый клочок было сложно — Джон постоянно путался, забывал, был ли он здесь, и вновь возвращался, чтобы не упустить чего-нибудь. Но упускать, честно-то говоря, было нечего — только тишина нежно окутывала его по всему пути; и так тихо было вокруг, что казалось, будто он оглох. Но он проверял и видел, что всё в порядке; больше, конечно, проверял себя на предмет «не сошёл ли он с ума», если говорить откровенно. Потому что ходить одному по словно умершему городу, со вчерашнего дня не услышав и слова!.. Джон понял, что мучительно. Но ещё мучительнее стало другое…
Он осознал, что, желая вчера наконец избавиться от Креймера и найти людей, но, во-первых, всё-таки избавиться от него, он просто врал себе, врал как последний идиот! Вот, пожалуйста, сегодня Джон получил всё, чего так остро хотел вчера; где же радость и облегчение? Ну да, ну перегнула судьба немного палку (впрочем, не это ли он всегда любил — крайности?), но ведь разве желаемое не должно радовать в любом случае? Джон спрашивал себя, спрашивал, почти с самого утра, но хоть какого-нибудь положительного чувства у себя на душе так и не смог найти, никакого благодарящего отклика, как бывает, когда наконец мечта исполняется.
Нет, это всё-таки была не мечта; это был обман, самообман. Самый распространённый тип на свете. Джон лишь думал, что станет легче, что, отвязавшись от Чеса, сможет вздохнуть спокойно; всё оказалось глубоко иначе. Тут ему в голову пришла какая-то слишком затёртая фраза, основной смысл которой был что-то около «с ним плохо, но без него — ещё хуже». «Отвратительно! — думал он, отплёвываясь. — Я уже начинаю размышлять такой дрянью!»
Джон пытался отвязаться от этого мысленного дерьма, даже побежал, чтобы заглушить всё физической болью. Голова уже болела, наверное, полдня, а рана на плече не затянулась до конца, и теперь повязка окрасилась в алый. Но он не обращал внимания и выматывал себя, забираясь в полуразрушенные дома, обшаривая каждый угол, хриплым голосом зовя Чеса и вновь перебегая к следующему дому, на следующую улицу, насильно удерживая при себе надежду на то, что всё ещё может окончиться хорошо.
К полудню такого сумасшедшего бега и возни Джон уже хотел застрелиться. Причём не шутил — в таком деле он шутить не любил, — но если посмотреть со стороны, то его желание было вполне справедливо, ведь жить-то теперь не для кого… Дженни умерла, а Кейт… Порой он вообще забывал, что был женат. К тому же, его разъедало неприятное чувство, что та теперь совсем другая, что что-то да произошло с ней, что если и раньше между ними были прохладные отношения, то теперь вообще — пропасть, целый мир, вселенная, как угодно называйте, но это определённо что-то огромное и непреодолимое! В общем, Джон специально бы не стал её искать; да-да, ему и самому была противна эти мысль, но он и так заврался себе до такой степени, что вот эта бы ложь стала точно последней каплей.