На осколках цивилизации
Шрифт:
Во всё это время Джон ни разу не останавливался, неизвестно какой силой заставляя себя идти дальше, искать, звать; с каждым шагом он видел свою бесконечную глупость, разочаровывался, понимал, что найти парнишку в этом маленьком, но для него, конечно, ставшем огромном городе почти нереально, да и непонятно, когда он ушёл, — может, ночью, тогда надежды не было бы никакой, а если утром, то… то, в принципе, всё то же самое, только с одной разницей: ещё можно потешиться мнимой надеждой.
Константин прошёл за это время где-то около половины его воображаемого круга, по крайней мере, по собственным расчётам. Осталось столько же. Про километры, пройденные сегодня, он и говорить не хотел — ноги уже гудели так,
Джон видел, что если дойдёт свой начертанный в мыслях круг, то, по его предположениям, окажется уже если не в Ред-Хилле, то в его окрестностях. Сейчас он стоял в километре полтора от их ночлега и даже слегка выше этой линии; осталось проверить только всё пространство до деревни. А если и там не окажется, то…
Константин поморщился, не дал себе додумать, схватил сумку и буквально рванул вперёд; нет, только не мысли! Его обдало горечью, словно жаром: если он и там не найдёт Чеса, придётся идти до деревни одному. Конечно, сразу возникла гениальная идея о том, что он найдёт там людей и ему помогут, они отправятся всем отрядом, но… как скоро это будет? Да и будет ли?.. Вдруг там всё, как здесь, и Джона снова настигнет панический припадок на тему «он совсем один», на этот раз могущий обернуться чем-то действительно ужасным? Он сам жмурил глаза, качал головой и не хотел думать. И боялся он скорее не за себя и своё умопомешательство, а за Чеса, помощь которому может оказаться уже запоздалой…
***
Джон во время всей этой прогулки заметил вот что: весь город почему-то стал серым, тусклым, будто постарел. Но он научился различать каждый оттенок этой серости, хотя часто бетонные своды почти сливались с небом. Оно теперь всегда стало таким, лишь изредка проглядывало солнце; Джону иногда казалось, что внеземные существа забирали не только людей, но и солнце — понемногу, помаленьку, но утаскивали к себе, в свой какой-то серый мир и старались превратить Землю в него. От головной боли он почти сошёл с ума; болеть, кстати, стало отчего-то меньше, но ощущение, будто кто-то, какой-то гнусный маленький червяк копошится в его голове, не прошло.
Константин понимал, что рано или поздно упадёт без чувств, но всё это отошло на задний план… Он с ужасом ощутил в своей душе страх, искреннее переживание, никогда в жизни не свойственное ему, за Чеса; его панически трясло, когда он думал, что уж наверняка потерял его. Теперь интересовали не столько причины его ухода, сколько возможность его найти, хоть где-нибудь, хоть в каком-нибудь настроении, неважно — пусть он его ненавидит или при первой же встрече убьёт, главное, чтобы он попался живым и здоровым. Джон подумал об этом и даже приостановился: Господи, его ли это мысли, такие настоящие, проникнутые заботой о другом человеке? Нет, кажется, не его. Он уже не знал, что сделает с ним, когда встретит.
Всё жутко перемешалось в голове, и Джон уже точно не мог утверждать, что не ходил по одному и тому же месту по нескольку раз. Бежать уже сил не было, поэтому он шёл; состояние было такое, когда ощущаешь, что будто ты смотришь на себя со стороны — хоть раз, но бывало наверняка с каждым. В таком состоянии умного не придумаешь, действия замедлены, а голова (к тому же, больная) как задымлённая. Он не мог искренне надеяться на то, что вернётся в здравом уме; надеяться на что-либо, кроме основного и глупого, было нельзя.
Перед глазами начало всё плыть; Джон даже не мог сфокусироваться на своих часах, чтобы определить время: цифры и стрелки перемешивались, сплетались, превращались в какие-то фантасмагорические фигуры. Он остановился,
Джон понял не сразу, что упал в обморок, точнее, только тогда, когда очнулся; разбудил его захлёстывающий ливень и затёкшая в рот вода, из-за которой он закашлялся и слегка приподнялся. Ещё ничего не понимая, он развернулся на спину и подставил лицо каплям; стало легче. Джон заметил много после, что рука ещё судорожно держала мешок с консервами, как последнее богатство; даже пальцы будто свело — они с трудом разогнулись.
Он присел, потёр мокрое лицо, стряхнул с волос грязь, потом с себя самого — угораздило его валяхнуться в самую пыль, которая под дождём размокла! Он не знал, сколько времени прошло, но на потрескавшихся грязных часах было что-то около восьми. А вообще утверждать нельзя было — они могли намокнуть и заработать неправильно. Изрядно стемнело, и Джон с некоторым ужасом понял, что пролежал, быть может, добрых часа два; каждая минута была дорога, но эти несколько часов переломили все планы Джона. Он, так и не встав, склонился над консервами, горько усмехнулся, потом усмешка перешла в мелкие смешки, а они — в долгий лихорадочный смех, исполненный истерики и отчаяния.
Он понимал, что сошёл с ума, пропал, надежды нет никакой; банальные донельзя мысли, но… Боже, Джона бы сейчас стошнило от одного упоминания о банальности! Он чувствовал расстройство, расшатанность, какой-то жар в груди; реальность воспринималась трудно, время шло каким-то своим ходом и даже часам нельзя уже было верить. Тогда Джон понял одну страшную вещь: он уже опоздал, куда только мог. Что может сделать сейчас он, измождённый, в полуобморочном состоянии, с помутнённым разумом и убитыми к чёрту нервами и жалким мешком консервов, никому ненужных? Как он, такой слабак и размазня, сможет отыскать на огромных безлюдных пустошах ушедшего, возможно, по своей воле Чеса? Как?..
Что-то с той минуты неизбежно чиркнуло, словно спичка о спичечную коробку, где-то внутри него; что-то неминуемо загорелось с тех пор, какой-то безумный огонь, приведший его к параноидальной тревоги без причины, который теперь грыз его изнутри, пожирал, сжигал всё к чертям. Не хватало только таймера, отсчитывающего, когда в его душе не останется ничего, кроме вопиющей пустоты.
А раз он уже совсем погиб, упал, по крайней мере, в своих глазах, то решение пришло ему быстро, но оттого не менее болезненно: бросить бесполезные поиски и повернуть в сторону деревни, до которой, кажется, отсюда рукой подать. Да, всё-таки это было здравой, даже логичной мыслью; ему же это далось сквозь невероятные мучения, помутнение рассудка и полное схождение с ума. Почему так? Вставая и отряхиваясь, Джон понимал, что у него просто всё как всегда не у людей. Это единственное логичное объяснение.
Перед глазами всё как бы плыло, бросало в жар, от кипящей недавно боли голова словно расплавилась, теперь не поддаваясь длительному мышлению; Джон ступал не быстро, каждый шаг давался с трудом, дыхание было будто закупоренным. Он не мог утверждать, что идёт в направлении деревни, но точно куда-то в ту сторону. Он, будучи на грани провала в яму умопомешательства, сумел додуматься до разумной вещи: найти людей в деревне, попросить помощи (Господи, был готов просить помощи, стоять на коленях, умолять, полностью убивать себя прошлого, от которого и так-то ничего не осталось!) и с группой постараться найти Чеса — это куда возможнее и эффективнее, чем пытаться сейчас самому. Но Джон, решившись, не чувствовал удовлетворения, а ощущал предательство; будто Креймеру станет лучше от его бесплодных, полусознательных поисков на изношенный организм, а не от объединившейся группы! Хотя почему он был так уверен, что найдёт людей?..