На осколках цивилизации
Шрифт:
Нынче Джон прошёл довольно много, но сколько именно и вообще в правильном ли направлении он сказать не мог, просто знал, что нужно идти вперёд, и шёл. Ему была странно неприятна та мысль о временном разъединении с Чесом, но сколько отрицательного отклика он находил в своей душе, столько же и просящего наконец этого отдыха; отвратительный, но уже привычный диссонанс. Вероятно, от этого и разболелась голова; боль была жуткой и необоснованной, но Джон старался не обращать на неё внимания. Чес не торопился очухиваться, хотя тащить его на себе не было делом сложным.
Во весь последующий путь Константина удивительно не терзали назойливые мысли, не преследовало ставшее привычным чувство вины и уже не отчаивало их положение;
Странно, но сегодня ни разу не стреляли, только лишь единожды где-то далеко позади раздался такой тихий свист, что Джон, решив не оборачиваться, всё-таки подумал, что ему показалось — паранойя вполне могла развиться до такого уровня; в его случае уже хоть что могло развиться до максимума за короткое время. И паранойя вообще никак не могла удивить. Теперь. «Странно, а пару недель назад я бы сильно удивился…» — думал с усмешкой Джон. Сейчас оставалось лишь с холодной издёвкой смотреть на это будто со стороны, как на фильм, полный дешёвой комедии и картонных героев, в том числе и его.
На самом деле теперь он желал только одного: скорее оказаться среди людей, среди другого общения, уйти от сводящего его с ума Креймера, свернуть с тропы безумия на нормальную. Отыскав убежище на ночь, коим оказались обычные останки от магазина, Джон положил Чеса рядом, а сам некоторое время ещё сидел, выкуривая одну за другой сигареты, пока наконец нервишки не успокоились; голова болела адски, Чес не очухивался — это всё казалось Джону странным, но он списал это как всегда на паранойю и, отказавшись от еды, улёгся якобы спать, хотя ещё не было и девяти — просто сил идти дальше совсем не было. И так он прошёл не менее двух километров, а уставшим и с такой ношей это оказалось не так легко. В итоге порешил лечь раньше, чтобы и встать раньше и скорее отправиться в путь.
Джон ещё долго думал о многом: о недавнем разговоре с напарником, о его ставшим неожиданным для него возрасте, о скоротечности времени, о таком банальном прошлом и о себе — короче, все мысли были пропитаны горечью, однообразием и странной тяжестью. Закрывая глаза, он видел очертания Чеса и финальной мыслью его стало скорейшее нахождение других людей и избавление от столь долгого общества парня. Он тогда и предполагать не мог, что желание может исполниться так быстро… что желания, которые не идут от самого сердца, а всплывают по вине каких-то сгибающих обстоятельств, имеют одно пренеприятное свойство: превращаться в реальность быстро и даже не дав клиенту одуматься. Он не знал… но если б знал, пожалел бы?
***
Джон, просыпаясь, понимал, что раньше был дураком (конечно, не слишком оригинальные мысли, особенно с утра), ведь считал почти каждое своё буднее утро тоскливым, невозможно трудным и депрессивным; вот это утречко было действительно отвратно, задало всем его утрам хороший урок, стало будто ярким огоньком на их тёмном фоне — вот такое различие, ага! Но… короче, единственное, что понял Джон: он был дураком. И сейчас есть.
Проснулся он из-за своего панически чуткого слуха, который уловил, как где-то вдалеке, постепенно отлетая, просвистел корабль; он прямо резко вскочил с пола, где спал, и, тяжко дыша, стал с опаской смотреть на кусок мутного неба, открывавшийся из дырки, раньше бывшей окном. Но всё было чисто: и вдалеке, и здесь. Корабль, видимо, пролетал в километрах пяти-шести, не меньше; Джон ощутил своё частое дыхание, понял, что с паранойей нужно что-то делать, иначе так и до умопомешательства недалеко, и постарался выдохнуть более спокойно. Потом, ещё немного посидев и поглядев перед собой в одну точку, он принялся с трудом вставать — кости болели и скрипели, как у, Господи прости, старика, плечо ныло, но уже не сильно, а голова, как болела, так и продолжала
Точнее, его мысли не были уж так далеки от реальности: в той деревне вполне себе могли быть люди. А может, даже и Кейт, которую он, в общем-то, не очень хотел видеть… Джон вздохнул, потянулся и, отыскав мешок с консервами тут же, принялся будить Чеса и одновременно пересчитывать банки — кто знает, может, за ночь их обворовали?
— Чес, вставай! — громко крикнул он, вместе с тем считая банки и одну за другой перебирая их в мешке. Со стороны парня была тишина; Джон напрягся, но повторил, не оборачиваясь. Ему стало как-то тревожно от этой тишины — даже лёгкого дыхания не было слышно, хотя его слух всегда различал эти звуки. Да и вчерашний так и не прошедший обморок…
— Чес, ну же, вставай! Нам пора идти… — вновь молчание. Джон не вытерпел, не досчитал банки и обернулся: место, куда он вчера положил бывшего водителя, одиноко пустовало.
Не волнение, но… какой-то будто холод или кусочек льда соприкоснулись с его сердцем; нет-нет, это не волнение и не страх, а просто… Или Джон вновь врал? Вновь самообманывался и думал, что поступает так, как и всегда поступал? Он теперь и впрямь запутался и, качая головой, что-то тихо шептал про себя; ему стало как-то дико неприятно. Будто бы он знал, что ничего хорошего из этого не выйдет, хотя ведь Чес мог просто выйти из помещения, например, покурить и банально не услыхать его зова… ведь мог? Или… Да кого он обманывал!
Думая об этом, Джон выбежал из их ночлега и обежал вокруг полуразрушенного здания, зовя Чеса; никого. Тишина. Лишь ветер гудел где-то в крыше, с трудом подбирая свои огромные потоки и заталкиваясь внутрь. Джон мотал головой, и… в мыслях творился какой-то беспорядок. Главный вопросы: куда, зачем, наверное, не слишком оригинальны в его случае, но такие знакомые, такие популярные, повторяющиеся раз сорок за минуту, что ему уже начиналось казаться, будто его голова только и состояла из этих двух слов: «Куда? Зачем?» Джон ещё убеждал себя, что не волновался (а может, и правда не волновался), но ставшие хаотическими поиски вокруг и в здании магазина заставляли его сомневаться в этом.
Волнение, не волнение… что это? Джону уже становилось не смешно. Если Чес вдруг решился уйти от такого ужасного человека, то… разве не целесообразнее было бы дойти до логического конца, а уж потом распрощаться? Или он сам настолько ужасен, что люди готовы бросаться без еды и помощи от него, но лишь бы скорее? Эта мысль если не отравляла его, то как-то неприятно омрачала, но совсем чуть-чуть… чуть-чуть, уговаривал он себя. Однако если с причинами ухода Чеса всё понятно (точнее, понятно, что это всё сложно и необъяснимо), то вот с вариантами действий вообще оказалось всё туго…
Джон, запыхавшись бегать вокруг, присел на сохранившуюся часть крыльца и задумался. Но думать адекватно не получалось: что-то паническое, отнюдь не похожее на здравомыслие, которое было сейчас так необходимо и которым Джон всегда, вроде бы, отличался, роилось в его голове, копошилось в его мыслях и не давало сосредоточиться на чём-то одном.
Он потирал ладонями лицо, сжимал кулаки, часто вставал и бездумно ходил взад-вперёд, пытаясь сосредоточиться на плане; не заметил, как начал колошматить кулаками об стену, когда переживал, что ничего путного не приходило. Было это где-то пять минут, итог — почти нулевой: руки в ссадинах, губа прокусана до крови, мысли расшатаны в хаос, а план — непонятный даже ему самому. Но Джон кое-как смог сформулировать дальнейшее, возвращаясь за мешком в магазин: найти Чеса. А как… да неважно, чёрт побери, главное — найти, найти живым!