На перекрестках встреч: Очерки
Шрифт:
Переводчица едва успевала переводить мои слова, собеседники и не думали расходиться. Все они обожали хоккей и советовали мне при случае не оставить без внимания матчи профессионалов. В гастрольной суматохе, перелетая из города в город, я тем не менее смогла убедиться в этой приверженности к хоккею. Какие бы катаклизмы ни сотрясали страну или даже планету, хоккейные баталии, несмотря ни на что, всегда являются здесь событием № 1. Перед самым отлетом домой у меня нашелся час для передышки, и я включила телевизор. С экрана па меня смотрел ничем внешне не примечательный, совсем юный, немного застенчивый парнишка. «Уэйн Гретцки», – произнес
Пятый континент
Зимой 1967 года с оркестром имени Осипова я побывала в Австралии. Впервые я выезжала за границу так надолго – почти на трехмесячные гастроли, впервые – с таким замечательным коллективом, впервые – в такую далекую страну.
Мельбурн встретил нас огромными щитами с экзотической рекламой: «Только в Австралии вы увидите самые мощные эвкалипты в мире, только здесь сможете любоваться уникальными животными – кенгуру, ехидной, сумчатым медведем коала. В прибрежных океанских водах вас ожидает встреча с акулами».
Но мы-то приехали на «зеленый континент» не как туристы, и думалось совсем о другом. О том, как выйдешь па сцену, как примут, поймут ли, оценят.
И вот премьера.
За несколько минут до начала заглянула в зал – какая там публика? В партере рассаживались мужчины в строгих черных смокингах, многие с тростями в руках, лица надменные, невозмутимые, на них словно написано: ну-с, посмотрим, чем вы нас собираетесь удивить! Женщины в длинных вечерних туалетах, в мехах. Импресарио назначают весьма высокую цену за билеты, поэтому позволить себе пойти на премьеру зарубежных гастролей может далеко не каждый.
Из солистов я выступала первой. Вышла, поклонилась. Почувствовала сразу, как наставили на нас бинокли и лорнеты: изучают, в диковинку, поди, домры да балалайки, владимирские рожки!
Запела сначала задушевную «Ивушку», потом искрометный «Снег-снежок» Григория Пономаренко, в самом конце – «Рязанские мадонны».
В Москве убеждали меня – австралийцам подавай только старинную народную песню, ничего нового они не приемлют. И вот «Рязанские мадонны» на подмостках Мельбурна – рискованный эксперимент!
Оркестр вступил первыми тактами, я вся мобилизовалась, будто изготовилась к поединку с этой «застегнутой на все пуговицы» публикой. Запела и мысленно перенеслась на Родину, на Рязанщину, где живет героиня песни. Хотя зрители не знали нашего языка, я все равно хотела заставить их понять, о чем пою.
Я увидела, как замелькали носовые платки, услышала всхлипывания. Реакция зала передалась мне, и финал песни я спела с большим эмоциональным подъемом.
После концерта меня попросили встретиться с группой зрителей. Это были респектабельные господа с женами и детьми. Они принесли гигантскую корзину алых роз (там не принято вручать цветы на сцене) и представились. Правительственные чиновники, преподаватели университета, бизнесмены. Им хотелось знать, что означает указанное в программе название этой песни – «Рязанские мадонны».
– Наш поэт Анатолий Поперечный, – сказала я, – воспользовался образом мадонны,
– А почему мадонна называется Рязанской?
– Рязанщина – одна из областей России. В войну очень пострадала. Там осталось много вдов, сирот…
В зарубежных поездках часто приходится выступать в роли лектора-пропагандиста. Убеждать, рассказывать, растолковывать. Вот и тогда я рассказала, что героиня этой песни – юная мать, «солдатка в двадцать лет», что это прямо-таки социальная категория женщин, появившаяся во время войны. Мои собеседники попросили пропеть вполголоса эту песню еще раз. Они слушали, затаив дыхание, стараясь уловить смысл незнакомых им русских слов, из которых складывался обобщенный образ женщины России.
Я говорила моим новым знакомым о московских вокзалах сорок первого года, о сотнях «мадонн», провожавших на фронт своих мужей, братьев, женихов.
– Но вы сами не были в такой роли?
– Нет, к тому времени мне исполнилось всего двенадцать лет. Но осенью сорок первого, когда враг бомбил столицу, я дежурила по ночам на крышах домов, потом была награждена медалью «За оборону Москвы».
– Не может быть, – изумился один из собеседников.
– Не верите? Приезжайте, покажу и медаль, и дома, где по ночам дежурила.
– Да, война – это страшно, – включился в разговор крупный коммерсант, хозяин фирмы по производству медикаментов. – Русским людям хорошо известно, что такое война. Вот мы с женой очень переживаем за нашего единственного сына – скоро в составе австралийского экспедиционного корпуса ему придется ехать во Вьетнам.
Встреча вылилась в очень интересную и, что самое главное, искреннюю беседу. И это благодаря песне!
На следующее утро после концерта коммерсант-фармаколог с супругой пригласили меня к себе домой. Все показывали, рассказывали и заодно расспрашивали о наших традициях, нравах, о русской кухне. Как видно, хозяин знал в кулинарии толк. «Да что об этом говорить, давайте, лучше покажу», – предложила я.
Пошла на кухню и быстренько «соорудила» щи – благо продукты под рукой оказались. Вся семья с удовольствием отведала русское блюдо, да еще рецепт записали, как готовить.
Много месяцев спустя я перечитала в дневнике запись о том концерте в Мельбурне, и снова все ожило перед глазами. Я вспоминала «чопорные фраки» и то, как на вид сдержанные, сухие господа смахивали кончиком платка слезы, а более непосредственные женщины плакали открыто, не стесняясь. И радостно мне стало за русскую песню, которая открывает души…
Сергей Владимирович Михалков как-то говорил мне, что вызвать у зрителя смех не так уж сложно, много труднее – заставить его плакать. Сила настоящего искусства – в мощном воздействии па чувства людей. Песня – самый доходчивый, самый демократичный жанр. Звучит-то ведь всего три-четыре минуты, а какая сила в ней может быть заложена!
Вспомнила я и о том, как знакомилась с далекой страной и ее обитателями в короткие часы отдыха между выступлениями.
…Мельбурн. На главной улице Сваысон-стрит расположен Олимпийский стадион, стоит привезенный из Англии дом первооткрывателя Австралии капитана Джеймса Кука. В центре Национального мемориального храма лежит мемориальная плита, на которую каждый год в одиннадцатый месяц одиннадцатого числа в одиннадцать часов падает сверху солнечный луч. Именно в такое время был объявлен мир в первую мировую войну.