На развалинах Мира

Вольный Владимир Александрович

Меня кольнула мысль — если, на исследование только своей территории, у меня ушло так много времени, то, как долго придется блуждать здесь, не обладая такой базой и местом для отдыха? Но, быть может, в силу своих размеров, именно эта часть предоставила убежище тем, кого я надеялся отыскать? Я пялил глаза, в надежде увидеть костер — рукотворный, а не возникший из провалов в земле. Увы… На небе, сильно почерневшем и словно вздувшемся с натуги, стали клубиться тучи. Я наклонился к щенку и потрепал его по холке.

— Все, щеня. Приехали. Вторая ночевка — и назад. Домой. Сюда надо приходить всерьез и надолго. А для этого надо иметь

что-то, надежней собственной спины. Не нести же весь склад. Охотиться тут не на кого…

Я кинул взгляд на руины. Безжизненная пустота и запустение царили вокруг.

Нет, на степи, возле скал, это походило очень мало…

— А вот дичью стать — очень даже возможно. Что-то подсказывает мне, что не все так просто, как кажется. Уж очень тихо… Чуешь?

Пес чуял. Он нервно оскаливал зубы, топорщил шерсть на загривке, и, вообще, всячески давал понять, что не против покинуть эти мрачные завалы.

Но уходить, при угрозе надвигающегося ливня — чистейшее безумие. Можно было только промокнуть насквозь, кроме того, нам все равно было слишком далеко до переправы.

Оглядевшись, я увидел несколько одиноко стоявших, покосившихся деревьев.

От них остались одни стволы — все остальное сожрал огонь. Между ними я растянул накидку — скрываться от воды под плитами не хотелось. Я опасался, что сами плиты сползут по жидкой грязи, и придавят нас своим весом. Нет, у себя было проще…

После первой ночи, вторая оказалась еще хуже. Мы продрогли и спасались лишь тем, что тесно прижимались друг к другу. Я влил в глотку пса несколько капель коньяка. Тот фыркал, отплевывался, но, вынужденный разжать пасть под моим напором, проглотил обжигающую жидкость.

— Не ты первый, — хладнокровно заметил я. — От чумки, вашу породу, водкой лечат. Или, крепленым вином — если память не изменяет. Коньяк-то, лучше.

Или как?

Щенок обиженно отвернулся, и положил морду на лапы. Я погладил его по загривку:

— Зато согрелся. Не от коньяка, так от возни.

Теория всегда убеждала в обратном — при сильном холоде, крепкими напитками можно только создать видимость тепла. Тем не менее, жидкость подействовала. Дрожь исчезла, и даже появилось слабое ощущение легкого опьянения. Но бедный пес не понимал моей полупьяной ухмылки, и лишь подвывал в такт непрекращающемуся дождю.

Отправиться в путь мы смогли не раньше обеда. Я распалил костер из остатков деревьев, желая накормить себя и пса горячей пищей, а заодно и просушить вымокшую одежду. Накидка, все-таки, помогла не очень… Щенок, съев свою положенную норму, начал закрывать глаза, но я предупреждающе прикрикнул:

— Но, но! Не спать! Потерпишь, Черный! Я же, не сплю!

Хотя у меня самого слипались глаза, а руки висели как плети. Две таких ночи подряд — это слишком. Как я выдерживал такое раньше, сам не знаю. Но, ведь выдерживал, а тогда было куда хуже. Раздет, разут, без ясного понимания всего случившегося. В страхе и унынии, не имея ничего в запасе — а сейчас было все. Нет, чем лучше живешь, тем слабее сопротивляешься невзгодам. А может, и нет. Знать, что всегда есть, куда прийти, где есть еда и тепло, давало надежду — это очень много!

Мы назад не шли — плелись. То я отставал от щенка, то он — от меня. Дойдя до какого-то, полуразрушенного дома, я позвал его окликом:

— Сюда! Отдохнем — а утром на переправу. И чтоб я этого берега в глаза не видел…

Посидев в укрытие пару

часов, мы опять поднялись. Разведка, как ни крути, все же произошла. Пусть, не в том объеме, какой планировался, но часть города теперь на карту попала. Я не мог знать, что развалины здесь тянутся столь далеко.

То, что нас преследуют, мы поняли одновременно. Мне, всей кожей, всеми чувствами, обострившимися до предела, стало ясно — чужие близко! Но, если я еще не знал — кто это? — то моему псу, получившему от поколений тысяч своих предков, великолепное звериное чутье, это уже было ясно. Еще никто, ни разу, и нигде, не пытался нападать на нас — но теперь, мы оба знали — роли переменились. Мы были намеченной жертвой, и те, кто шел давно и упорно за нами, наконец, выбрали место для нападения.

Щенок подскочил и весь напрягся. Сон с него словно слетел — так четко и резво он вбежал на ближайший пригорок, и внимательно, не отрываясь, стал всматриваться в сторону, куда мы направлялись. Оттуда слегка навевал ветерок, и, при каждом его дуновении, у собаки вырывался глухой рык.

Что-то волной пронеслось и по моим жилам…

— Что ты? — почти шепотом вымолвил я, чувствуя, как спина покрывается холодным потом. Предчувствие было не зря…

Пес сорвался, несколькими прыжками подскочил ко мне, и ухватил за штанину.

— Бежим?

Он уперся лапами в землю, и стал тянуть так, что ткань затрещала.

— Бежим…

Я мигом собрался, оглянулся еще раз, в ту сторону, куда так пристально смотрел щенок, и устремился вслед за ним. Мы неслись, почти не выбирая дороги! Пес, скорость которого, значительно превосходила мою, часто останавливался, поджидал, пока я, задыхающийся и обливающийся потом, не настигал его, и вновь устремлялся вперед. Такой гонки я не помнил уже давно. Бег, когда я спасался в день катастрофы, был хоть понятен и объясним — я видел, от чего спасаюсь, а на этот раз, приходилось всецело полагаться на щенка. Но мне даже в голову не могло прийти, что он стал бы так себя вести понапрасну. Мы миновали несколько разрушенных кварталов, пролезали между сдвинутых стен, перепрыгивали ямы и трещины. Я перемахнул через ров, который в обычном состоянии предпочел бы обойти, и, не удержавшись, растянулся на земле, застонал:

— Не могу больше… Стой!

Щенок уже был рядом. Его бока ходили ходуном — при его размерах, эти ямы и холмики становились еще круче и длиннее, чем для меня. Но он, все так же пристально, смотрел туда, откуда мы убегали.

— Да что же там такое? Что ты учуял?

Пес ощерил клыки. Что это могло означать? Что-то, или кто-то, был позади нас. И щенок, по своему разумению, полагал, что его следует бояться… Вот только знать, чуять, как он, я не умел…

— Что же ты меня так тащишь… Я сам! Погоди, дай хоть вздохнуть. Куда мы мчимся? Да давай, встретим его здесь! Справились же с тем кротом…

Но щенок явно не разделял моего убеждения и нетерпеливо перебирал лапами, дожидаясь, пока я встану.

Он опять притих, застыл, как изваяние, и весь вытянулся. Я положил руку на эфес. Пес глухо гавкнул — Мол, тихо ты… — и скользнул в катакомбы. У меня, оставшегося одного, засосало под ложечкой.

Черный вернулся неслышно, и сразу стал меня торопить, всем телом демонстрируя, как нужно спешить.

— Да… Такой собаки еще ни у кого не было. Ты — единственный, в своем роде. Если бы еще и говорить умел. Что ж, будь, по-твоему!