Начало
Шрифт:
— Можно исполнять? — спросил я, когда Павел умолк.
— Дозволяю следовать по вашему разумению. И чтоб через неделю пожелания были оформлены. Другие давно сие задание получили, только ты всё упорствовал и не шёл к старику в гости.
«Ещё и виноватым остался. Ладно, коли отпустили с миром, пора и честь знать», — решил я и, сгорбившись, удалился, так и не оглянувшись ни на деда, ни его фальшивую жену.
«Интересно, кто-нибудь ещё знает, что настоящая баба Нюра умерла?» — подумал я и прибавил шаг.
В моём мире никто о смерти настоящей бабы Нюры
Так, думая совсем не о том, о чём было нужно по заданию, я и дошёл до дома.
* * *
На следующий день нетерпеливо поджидал одиннадцатого. Прогуливался по улице и делал вид, что занят чем-то серьёзным. Когда за спиной свистнули, повернулся и узнал одиннадцатого, выглядывавшего из-за забора углового дома. Исподтишка осмотрелся по сторонам. Вокруг никого. Свистнул в ответ и засеменил к дружку, а тот на всех парах рванул во двор деда. За ним подоспел и я.
Павел сидел на своём посту и таращился, будто не знал меня вовсе. Пришлось его в шутку приветствовать:
— Здравия желаю! Я Александр из двенадцатого мира.
— Ты и представляться по-настоящему не умеешь, — ни с того ни с сего подосадовал дед.
— Как не умею? — опешил я в очередной раз.
— А так. Не умеешь, и всё тут.
— А как нужно? — решил я наладить разговор.
«Вдруг не пустит в сарай? С него станется», — встревожился не на шутку.
— Как на клятве. На зароке, что на горе нужно будет давать, ежели в настоящие посредники вздумаешь податься, — выстрелил дед очередной новостью, как картечью из пушки.
То ли на ходу он придумывал, то ли взаправду такая клятва существовала, и мне её придётся давать, кто этого упрямца разберёт. Я остановился и обиженно насупился.
— Ладно, проваливай. После обучу вас, пострелов, и клятве, и где её давать. Ступайте с Богом и не попадайтесь там, а то Угодника на подмогу кликать придётся.
Окончательно потеряв настроение, я шагнул в калитку. «Час от часу не легче. Что ещё за клятвы? Что за горы? Какой такой Угодник снова явился? Только к одному притерпелся, уже другое барабанит в голову», — расстроился и не заметил, как оказался в сарае.
Коллега уже был там и раскачивался на табурете, как на кресле-качалке.
— Куда рулим? — живо поинтересовался он.
— Теперь… Никуда, — выдохнул я безнадёжно. — Теперь тут сидеть будем, пока от новостей не опомнюсь.
— Каких новостей?
— Которые только что из печки. Ещё горячие, — ответил я раздражённо и поискал глазами, на что бы такое свалиться вмиг отяжелевшим телом.
— Ну-ну, — примиряюще молвил одиннадцатый. — Отдыхай. А пока, может, поделишься? Или это тайна вашего мира?
— Сам что про клятву посредника знаешь? Про гору, где её окаянную давать придётся? — начал я с горечью, предвкушая очередное разочарование от наставлений соседа.
— Ничего не знаю, — ответил близнец, не моргнув.
Я конечно
— Про ругательства задание получил? — продолжил я осторожно.
— Сразу же после пещеры. Когда пытался к тебе пройти, но баба Нюра сказала, что рано ещё путешествовать. Взамен это задание выдала. Иди, мол, ругаться учись.
— А про Угодника, что в твоём мире известно? — поверил я, что о клятвах и горах он и в самом деле не знает.
— Про него мало что слышно, — признался Александр. — Но кое-что из секретов выдам, так и быть.
Мы перешли на шёпот, и он начал рассказывать всё, что ему было известно об Угоднике.
— Святой такой есть в церкви, иконы разные в его честь имеются. Он то ли библию написал, то ли подвиг совершил, точно не знаю. Бабка сказывала, что Угодник этот почти две тысячи лет назад жил. Ходил везде, людям помогал и в Бога учил верить.
Однажды он с самим Иисусом и другом Фомой шли и увидели, как у крестьянина телега в грязи застряла и ни туда, и не сюда. Вот Иисус их и спросил: «Кто из вас помощь окажет, а кто в сторонке постоит?» Николай и вызвался. Прыгнул в грязь, весь изгваздался, но телегу помог вытолкать. А Фома стоял в белых одеждах и сомневался.
Когда крестьянин уехал, а о том, что они с Иисусом были, ему ни Фома, ни Николай не сказали. Им двоим Иисус и говорит: «Тебя, Николай, теперь Угодником называть будут и в церкви вспоминать по два раза в год станут. А тебя, Фома, вспоминать только раз в четыре года будут и только двадцать девятого февраля, что в високосном году».
Я сперва внимательно слушал, но потом не вытерпел и перебил:
— Какое нам дело до Угодника? Это же две тысячи лет назад было.
— Какое-какое, — обиделся одиннадцатый. — Я только начал про дело. Когда дядьку убило на фронте, его тоже назвали Угодником. Или видели после смертоубийства, или за прошлые заслуги. Только я однажды своими ушами слышал, как баба Нюра твоему деду сказывала, что она разговаривала с Угодником, и он ей бумажку для деда передал. Они про себя эту бумагу заданием называли и про висельников каких-то шептались. А потом она сокрушалась, что он как был молодой в день погибели, так и остался.
Подробностей не разобрал, но потом не раз ещё это имя всплывало. Я из их пересудов понял одно: живой наш дядька. Как есть живой. Шастает по мирам и глаз до дома не кажет. А про гибель свою, то ли сговорился со всеми, то ли внушение гипнозом сделал.
Бабулю только жалко. Она же до сих пор его погибшим считает. Одно непонятно, сколько же лет дядьке, если он с войны молодым остался?
— А я ещё про какое-то время слышал. Мол, потом нам про это время, дед слово дал, что расскажет, — начал и я в свою очередь шёпотом, когда одиннадцатый умолк. — Может дядька настоящим колдуном сделался? Может он с самим Временем воевал и победил его? Поэтому не стареет. А если про время какая-то тайна, может, это о том, что оно для него остановилось? Может, его теперь взаправду убить нельзя?