Над бездной
Шрифт:
— Давно мы с тобой не виделись, мой друг, — сказала Росция певцу.
— Больше года, — ответил он, — что ты не приезжала больше в Неаполь?
— Некогда было.
— А славно отстроился Рим!
— Живут-то в нем славно, да страдают-то все больше и больше с каждым годом.
— От раздора партий?
— От всего, мой друг. Обуяла наших лучших людей новая мания, которую они зовут богоисканием. До каких только крайностей не довело их это!.. одни из них отказываются от самых невинных развлечений и радостей жизни, проводя дни и ночи в безумных кривляньях с жрецами пессинунтской Матуты;
— А ты, Росция? — спросил певец.
— Я по-прежнему весела. Ты знаешь, что одно искусство вся моя религия; роли — мои кумиры; представления — мои жертвы. Я поклоняюсь одному моему искусству. Ни до чего другого мне дела нет.
— Ты счастливое исключение.
— Не я одна. Цицерон поклоняется только одному своему искусству красноречия; Цезарь и Помпей — своей военной славе. Счастлив человек, имеющий талант и любящий свое искусство!
— А Катилина?
— Его дело теперь погибло, мой друг, как все мы ожидали и надеялись.
— Он уж погиб? — спросил Нарцисс с своего ложа.
— Не он, а дело его партии, — ответила Росция, — зять вашего патрона, Квинкций Фламиний, был замешан в этот заговор; он, к счастью для него, вовремя понял, что все громкие фразы этих болтунов о всеобщем благе — водяные пузыри, что вскакивают в лужах от дождевых капель, моментально исчезая, только замутив и без того грязную лужу.
— Фламиний убит, — заметил певец.
— Слухи различны, — возразила Росция, — слышала я, что он убит в таверне; слышала и другое.
— Что? — спросил певец.
— Что он не убит, только ранен нанятым бандитом, а ненавидящий его до сих пор тесть тайно сослал его куда-то на север. Жив он или нет, во всяком случае лучше для него, что он успел отстать от Катилины. Умереть даже в кабаке все-таки лучше, нежели от руки палача.
— Это правда, — сказал Нарцисс.
— После исчезновения Фламиния, — продолжала актриса, — и другие многие поняли двуличность Катилины, играющего роль всеобщего благодетеля, а на самом деле благодетеля одних воров, неоплатных должников-расточителей и всякой сволочи, которой некуда приклонить буйную голову. Громкие фразы злодея до того увлекательны, что даже Цезарь и Цицерон сочувствовали ему, но, поняв обман, сделались его непримиримыми врагами.
Несколько раз Катилина выступал кандидатом в консулы, но его не выбрали; это спасло Рим от нового террора, подобного временам Мария и Цинны.
Лентул-Сура добился возвращения его прав, был консулом, а теперь попал в преторы; какими интригами получил он все это, рассказать невозможно!.. это один из самых низких болтунов, каких я когда-либо знала!.. его болтливость, положительно, лучшее из его качеств, потому что она спасает Рим от него и его патрона.
Нарцисс уснул, а Росция и певец беседовали таким образом до самого возвращения Семпрония из Сената; он не обедал дома, возвратившись только под вечер.
Ночью
— Квинкций, певец скоро отмстит за меня. Я люблю тебя; угождай моему отцу. Я умерла, чтоб спасти тебя от гибели в сетях порока.
— Электрон!.. — вскричал художник.
— Чего тебе надо? — лениво отозвался певец с своей кровати.
— Где фитили?
— Зачем они тебе понадобились?
— Покойница ходит здесь и зовет своего мужа. Я еще не спал и явственно слышал наяву ее голос.
— Чудак!.. тебе постоянно мерещится всякая всячина!
— Уверяю тебя, что я не спал.
— Если и ходит, что ж тебе до нее! можно бояться только призраков тех людей, которым мы вредили при их жизни, а Люцилла…
— О, не говори о ней!.. я боюсь!
— Этой женщины, совершенно чужой для тебя? — ах, какой ты трус!
— Фламиний, я люблю тебя и за гробом! — раздалось в темноте.
— Слышишь, Электрон? она опять зовет своего мужа.
— Сумасшедший!.. это прохожие говорят на улице. Тебе жутко в столице после нашей тихой пещеры, и кажется то, чего нет.
— Я боюсь спустить ноги с кровати… утопленница здесь обитает… это ее комната.
— Бесхарактерный человек!.. тебе почти сорок лет, а ты боишься привидений, как дети разных Ламий и Лемуров, которыми няньки их стращают. Стращают они крикунов и Аннибалом: — Спи, дитятко, молчи; не то Аннибал придет! дитятко и боится пикнуть, не зная, что уж 100 лет прошло со смерти этого пугала. А ты, мое дитятко, не кричи, не то претор придет!.. его комната близко отсюда; он подумает, что мы подрались.
— Ты могуществен, Электрон, в доме этого сурового человека; одно твое слово парализует его ярость: за что любит он тебя, точно своего сына?
— За что каждый из наших оптиматов любит кого-нибудь из слуг? у каждого есть любимый раб, или отпущенник, или чужой клиент, перешедший под его покровительство. Сципион Африканский любил поэта Энния; Сулла — старого Росция; друг-прислужник милее богачу друга-равного. Цецилия, жена Марка-Аврелия, любила Эврифилу-Росцию; она без нее жить не могла; Аврелия, жена владельца Риноцерры, любит Катуальду; Люций-Семпроний любит меня. Он любит меня даже больше, чем другие своих приближенных, потому что у тех любимец все-таки делит с кем-нибудь расположение патрона: с женой, детьми, братом; у Семпрония никого нет, кроме его гордой племянницы, которую он не любит, жены Квинта-Аврелия-Котты. Я заметил, что Семпроний сильно тоскует о своей погибшей дочери, стал напевать ему самые жалобные мотивы да как-то случайно и спел ему именно ту песню, что его дочь часто пела перед смертью. Он разрыдался, стал меня целовать… с этих пор я сделался его любимцем.
Тебя, до поступления в машинисты, звали Каллистратом и ты был кучером у претора. Послушай: ты часто ездил с твоею госпожой до несчастия ее квадриги?
— О, не говори о ней!
— О Люцилле или о квадриге?
— Не говори ни о той, ни о другой!
— Ты, верно, еще что-нибудь здесь набедокурил, мой друг!.. оттого-то тебе и не дает спать эта златовласая утопленница.
— О, не говори!
— Верно, и квадрига-то с горы слетела оттого, что молодой кучер замечтался о своей златокудрой повелительнице.