Над бездной
Шрифт:
— Певец, грозит нам беда еще с другой стороны: Катон, равнодушный к борьбе партий, не равнодушен к личности Цицерона; он ему противодействует, доказывая, что оратор, как человек без предков, выходец из деревни, недостоин быть консулом.
— Кроме Антония, Катилины и Цицерона, есть еще кандидаты?
— Других нет. Прошло уже то время, когда высшие должности казались заманчивыми. Теперь даже честолюбие замолкло перед страхом. Кандидат на консульство рискует своею головой.
— Чего же ты опасаешься? лишь бы из трех не был выбран
— Антоний — его друг.
— Антоний — слабохарактерный и бедный человек; Цицерон поладит с таким товарищем. Предоставь же мне полную свободу действий и будь покоен. Бандиты Аминандра вполне преданы мне. Натан и Иохай клялись мне заповедями Моисея не выдать нас; сильнее всех клятв поработит нам этих евреев наше золото.
Корсары почти совсем уничтожены Помпеем; этот источник доходов иссяк для Катилины; все его рудники в кладовых Орестиллы и Семпронии, твоей племянницы; эти ужасные женщины поддерживают злодея. Орестилла погубила своего пасынка, Афрания, чтоб он не мешал ей одной распоряжаться деньгами; Семпрония развелась со своим мужем. Несчастный Квинт-Аврелий уже был записан в проскрипции, бегство в деревню спасло его.
— После анонимного письма, писанного тобой, певец.
— Да, к счастью, я это узнал своевременно.
— Ужасная женщина!.. она готова была убить даже своего единственного сына, чтоб угодить Катилине!.. мужчина не решится на то, что я про нее слышал; ее разврат не привлекает, а отталкивает даже порочных искателей сладострастия. Милый певец, неужели я оставлю мое наследство этому чудовищу в образе женщины? я хотел усыновить тебя, но ты отказался; я хотел взять Амариллу в дочери, — рыбак ее не отдает. Я стар; кто поручится на мое долговечие?.. зачем ты так долго мучишь меня, певец?
Электрон грустно взглянул на старика и несколько раз поцеловал его руку.
— Вспомни, — сказал он, — вспомни, как ты мучил твою дочь, когда она просила помилования мужу!.. ты был неумолим; неумолим и я. Составь завещание в пользу Амариллы, а мне с товарищем ничего не надо. Я заработал у тебя в эти годы порядочный капитал и поместил в верные руки. Мы не будем голодать и без твоего наследства. Но ты, патрон, еще долго проживешь. Ты мог вынести все твои горести; это ручается за твое долговечие.
— Меня удержала от самоубийства загадка в последней воле Люциллы. Я не отгадал сразу, кто ты был для моей дочери, но решился жить, чтоб исполнить ее волю. Неукротимая в твоем лице достойно отмстит за себя.
— И за своего мужа.
— Будь ее воля!.. ее последняя просьба была о милости к этому злодею.
— Он невинен; ты убедишься в этом. Если ты не последуешь за мной в дом Лекки, я откажусь служить тебе. Исполнить все или ничего — это мой ультиматум.
Старик ушел. Друзья не могли больше спать.
— Рамес, — обратился художник к другу, — скажи мне откровенно: ты был фаворитом Люциллы или родственником?
— А тебе на что это знать?
— Странно совпало твое служение
— Может быть, брат.
— Я это подозревал.
— Ты великий мастер на отгадыванья, Нарцисс!.. недаром тебя колдуном прозвали.
— Ты ее близнец по матери или сын ее отца и рабыни?
— Ее призрак тебе сказал, что я сын волны морской; чего же тебе больше? я прибавлю, что я еще сын и луча солнечного.
— То есть ты сын Люция-Семпрония и сицилийской рыбачки. Теперь мне понятна любовь к тебе твоего патрона; понятно твое греческое имя, одинаковое с именем его дочери; твой псевдоним — Рамес — есть изменение имени Ремус (весло). Брат Люциллы!.. ах, как я рад и счастлив, что сделался твоим другом!.. я не согласен с тобою в одном: честь Фламиния тебе не восстановить.
— Отчего?
— Не делай этого! Фламиний недостоин восстановления честя, потому что был злодеем.
— Нет, он был только жертвой порока. Скользя над бездной, я понял его душу.
— Ошибаешься!
— Я докажу.
— Чем?
— Это моя тайна.
— Прежде ты хотел его убить, если он окажется в живых.
— А теперь мое мнение о нем изменилось.
— Ты будешь предводителем бандитов?
— Да.
— А твоя банда велика?
— Больше 1000 человек. Сидя в твоей норе, мой милый крот, ты не подозревал, чем я занимался, уходя под предлогом исканы заказов. Не с актрисами и рыбачками кутил я на юге, а вместе с Аминандром устраивал великий подкоп для гибели врага.
— Ты все время водил меня, точно слепого, уверяя в том, чего нет. Я и теперь не знаю, кем мне тебя считать. Даже нашу последнюю ссору из-за твоей жены ты, как будто нарочно, подстроил, чтоб увести меня сюда и быть на месте в роковую минуту.
— Ха, ха, ха! без этой ссоры, я уверен, мне не удалось бы ничем выманить тебя и увезти.
— Семпроний удивился, когда я дорогой назвал Лиду твоей женой. Разве он этого не знал?
— Нет, не знал.
— Мужайся, Электрон, в минуту мести!
— Не у тебя попрошу я взаймы этого мужества.
— Мои руки не слабы: я тоже могу сражаться; возьми метя с собой!
— Возьму на пробу завтра, но уверен, что не только для битвы, даже для разведок-то ты не годишься, — струсишь.
— О, нет!.. не струшу.
— Увидим.
Друзья очень мало спали, проговорив почти до самой зари.
Глава XXII
Под бременем проклятья
В ту же самую ночь в одном из отдаленных кварталов Рима, в жалкой лачужке лежала на соломе больная женщина средних лет. Несмотря на изнурительную болезнь и горе, она все еще была прекрасна. Около нее сидела, занятая плетеньем соломенной ленты для составления шляпы, старуха в нищенском рубище. Ночник из самого плохого масла тускло освещал лачужку.