Над бездной
Шрифт:
Кучер Дабар, напротив, принял это известие близко к сердцу; он остановил лошадей и стал кричать: «Аминандр! Аминандр!».
От говорунов отделился молодой человек, привлекший внимание Аврелии, стремительно бросился к ее повозке и, задыхаясь от радости, прошептал:
— Аврелия!.. ты ли это?.. госпожа моя, богиня моя!..
— Аминандр, ты жив! — вскричала Аврелия радостно.
— Я жив и знаменит.
— Знаменит? мне сказали, что ты убил твоего господина.
— Это было причиной моей славы.
— И тебя не казнили?
— Разве казнят таких людей, как я?! прежде я изучал философию, теперь
— Да кто же ты, чем ты занимаешься?
— Я — лучший гладиатор, любимец всего Рима.
Поцеловав платье своей бывшей ученицы, учитель, превратившийся в бойца из цирка, отошел снова к группе товарищей, насмешливо поглядывая на переднюю повозку, в которой сидел его бывший господин.
Аминандр жив и знаменит, весел и здоров.
Аврелия восхвалила всех богов за это.
Она никогда не видала гладиаторов и не имела ни малейшего понятия о них: ей казалось очень естественным и приличным поговорить со своим бывшим учителем после долгой разлуки.
Но она не имела времени много о нем мечтать, потому что скоро ее взорам явились величавые высоты Капитолия с его храмами; ряды, застроенные лавками, наполненными разными товарами, которые заманчиво выглядывали из широких дверей и окон, форум с рострами — кафедрой, украшенной носами кораблей, отбитых у неприятеля, здание сената и куриального дома; словом, что ни шаг, то новая, никогда невиданная диковина поражала молодую провинциалку, раскрасневшуюся от восторга. За форумом потянулись улицы аристократического квартала, и повозки остановились у подъезда богатого дома с толстыми колоннами из белого камня, образовавшими глубокие, темные, прохладные сени (вестибулум).
Аврелий Котта вышел из повозки и подошел к дочери.
— Что, дочь, разбежались глаза-то? ведь это не наша Аврелиана! — сказал он ироническим, но ласковым тоном, какого она давно от него не слыхала.
Путешествие ободрило и развеселило старика; хозяйства, его idee-fixe, теперь на лицо не было, ему не к чему было придираться.
— Да, батюшка, здесь очень хорошо.
— Воротишься домой, помни, как мы в великий Рим ездили, все запомни!.. сиди пока здесь, я пойду и разбужу привратника; тут спят-то долго, не по-нашему.
Он ушел с Бариллом в сени и скрылся в дверях дома.
Аврелия несколько времени ждала. Наконец в сенях показался величественного вида красивый пожилой человек, одетый, как и все, в темные, траурные одежды. Аврелия не обратила внимания на то, что на нем не было тоги, — потому что помещики не соблюдали этого этикета в одежде. Окруженный рабами, величавый старик сошел с лестницы.
Аврелия быстро выпрыгнула из повозки и, вскричав: «Дядюшка!» — хотела обнять незнакомца.
Не выразив никакого недоумения, не улыбнувшись на эту провинциальную выходку, старик ловко увернулся от нежданной ласки и, выручая из неловкого положения приехавшую, почтительно сказал:
— Твой высокопочтенный дядя, Марк Аврелий Котта, изволит почивать. Высокородная Аврелия Аврелиана, твой родитель поручил тебя мне; следуй за мной на женскую половину дома!
И он повел смущенную девушку через длинную анфиладу комнат, украшенных с невиданным ей великолепием. Комнаты прихотливой Люциллы показались ей теперь бедными и простыми в сравнении с тем, что она тут
— Кто ты, мой почтенный спутник? — спросила Аврелия старика.
— Владелец коринфских лавок, что за форумом, Биас, верный раб высокопочтенного Марка Аврелия.
— Но ты сказал — владелец…
— Да, я купец.
— Как же так? раб и купец… владелец…
— Я принадлежу твоему дядюшке, а вот эти рабы и коринфские лавки принадлежат мне, также и гостиница у Капенских. ворот, потому что я их купил, как прежде купили меня.
Аврелия ничего не поняла. Боясь попасть снова впросак, она перестала расспрашивать.
Приведя ее в атриум женской половины, Биас показал ей мягкое ложе около стола и сказал:
— Прошу высокородную Аврелию возлечь; я принесу сейчас тебе завтрак; чего ты желаешь, госпожа, кушать?
— Что дадите; мне все равно; если тетушка спит, то я могу…
— Твоя высокопочтенная тетушка, Цецилия, почивает; почивают и ее дочери; я — главный дворецкий твоего дядюшки; скажи, что ты привыкла кушать по утрам?
— Мне совестно тебя беспокоить, Биас, — ответила Аврелия, никак не могшая помириться с мыслью, что с нею говорит невольник, а не сенатор, — если есть ячная каша или гороховая похлебка… но я, право, подожду общего завтрака.
Дворецкий и тут без всякой улыбки невозмутимо возразил:
— К сожалению, этих кушаний еще не сварили, не угодно ли тебе фаршированной осетрины, мурены, сосисок из дроздов или соуса из черепахи?
Новая загадка…
«Как это, наготовив лакомства, еще не успели сварить самого обыкновенного кушанья? ах, верно, у дядюшки вчера гости были, осталось», — подумала Аврелия.
— Принеси, Биас, чего-нибудь; мне все равно, — ответила она дворецкому.
Он ушел со своими рабами, она осталась одна. Ей показалось неприличным лежать за столом при мужчинах.
— Верно, тетушке служат женщины, — подумала она.
Странные звуки привлекли ее внимание. Кто-то говорил. Слова были человеческие, но голос не человечий.
Спокойной жизнью наслаждайся! Печаль твою забыть старайся!Эти строфы повторялись несколько раз.
Аврелия вздрогнула в испуге; это Лар, дух одного из предков, заговорил с ней.
Раздался свист.
Тью, тю, тю, тю! Брезжит свет, Корма нет… Тью, тю, тю, тю!.. дайте поесть, дайте!.. есть хочу!.. Тью, тю, тю!..