Над бездной

Шаховская Людмила Дмитриевна

Катуальда привела трех рабынь: две из них стали ей помогать приводить в порядок вещи, а третья подошла к ванне, чтоб помогать госпоже, то подавая какой-нибудь флакон с духами, то цветы, то статуэтку, которую ей пришла фантазия вымыть, то губку, то полотенце.

Аврелия никому не была нужна среди этой суеты; грустно подошла она к окну и задумалась; ей захотелось поскорее выйти от своей шумливой подруги домой. Сервилий возвратился домой вчера, но не прислал ей известия об отце, как будто он о ней забыл. Теперь все стало казаться Аврелии

в преувеличенном виде. Он ее забыл, знать о ней не хочет; ах, как это горько, как ужасно!

Рассеянно взглянувши в сад, она увидела своего отвергнутого жениха. Сервилий ходил между клумб, вооруженный небольшим садовничьим ножом, и подрезывал розы, обрывая сухие листья; его лицо было печально и бледно. Последив несколько минут за его работой, Аврелия тихо вскрикнула, как бы почувствовав сильную боль в груди, и бросилась вон из комнаты.

— Куда ты, госпожа? — остановила ее Катуальда.

— Туда… в сад… к нему! — отрывисто ответила Аврелия и, точно безумная, сбежала с лестницы. В триклинии, у двери, выходившей в сад, она остановилась; робость овладела ею.

— Зачем я пойду к нему, что я ему скажу? — подумала она, — но я должна с ним говорить, говорить наедине, как он вчера со мной говорил, должна!

Она вышла в сад и робко подошла к цветам.

Сервилий, как бы не замечая любимой девушки, продолжал свои занятия.

— Доброе утро, Кай Сервилий! — тихо сказала она.

— Здравствуй, Аврелия, — ответил он, холодно поклонившись, — ты, вероятно, пришла ко мне, чтоб узнать, зачем твой отец остался ночевать в городе?

— Да, я пришла, чтоб…

— Не тревожься о нем, случилось кое-что важное для него.

— Мнё Люцилла говорила, что диктатор умер.

— Да, он умер. Я — человек не его партии, поэтому траура не надену, но твой отец желает даже быть на похоронах. Я ему представлял всю утомительность далекого путешествия в его годы; это может дурно подействовать на его здоровье; но он не захотел меня слушать. Он возьмет и тебя с собою.

— Мы теперь с тобой одни, как вчера… я хочу… я должна… я пришла спросить… говорить… Сервилий, можешь ли ты простить меня?

— За что?

— За мою вчерашнюю грубость.

— Никакой грубости я от тебя не видал. Откровенность — не грубость.

— Но ты меня уж больше не любишь?

— Нет, не люблю. Я боролся, победил себя, и очень счастлив этим.

— Но ты мне обещал…

— Быть твоим другом?

— Да.

— Я вижу, что ты и теперь не поняла меня, Аврелия. Я не люблю тебя той любовью, которую тебе навязывал; я вырвал это чувство из моего сердца; но я повторяю тебе мое обещание: я буду твоим другом, если ты не оттолкнешь меня с презреньем. Могу ли я надеяться хоть на это?

— Сервилий!.. ах!..

— К чему эти новые слезы?!.. не играй моим сердцем, Аврелия, не мучай меня! я скажу тебе то, что обдумал сегодняшней ночью и хотел сказать в день твоего отъезда на прощанье.

Он взял Аврелию за руку и повел к красивой

мраморной лавочке в беседке из плюща и роз.

Они сели.

— Аврелия, — начал говорить пожилой поэт, — ты скоро поедешь в этот огромный, шумный город, который люди справедливо зовут столицей мира.

Его речь звучала торжественно, точно проповедь; молодая девушка, притаив дыхание, внимательно слушала, чтоб не проронить ни одного его слова.

— Ты там увидишь много такого, чего здесь тебе никогда не пришлось бы увидать. И люди, и здания, и даже мелкие предметы домашнего обихода там не такие, как здесь, или кажутся не такими на первый взгляд. Все это очаровывает сразу того, кто попадает туда, как ты, из провинции, неопытным, молодым человеком. Сам я родился в Риме, он меня не удивлял, но я видел других, подобных тебе.

— Люцилла мне говорила…

— Не суди о Риме по Люцилле и ее словам!.. там много дурного, но не все же и дурно там. Я жил там, но не сделался порочным человеком. Есть и теперь там люди, не зараженные проказою моды, только, конечно, их трудно найти, а еще труднее — отличить там золотую душу в человеке от позолоченной.

Сначала я противился твоей поездке, но потом вполне согласился с мнением друзей твоего отца, присоветовавших это и сказавших, что тебе будет полезно видеть что-нибудь, кроме здешнего захолустья. Семья твоего дяди Марка, одна из лучших; ты там встретишь не только любезный прием, но и хороших людей; хороших, насколько может быть хорош человек в теперешнем Риме. Хорошо было бы даже и то, чтоб отец оставил тебя там на всю зиму, да и сам остался…

— На всю зиму!..

— Тебе не хочется?

— Нет. Я тебя так долго не увижу!..

— Не будешь ты там обо мне скучать, Аврелия; и вспомнить-то меня тебе будет некогда.

— Никакие увеселения не заставят меня забыть о тебе!

— Ты неопытна, как ребенок. Если отец по совету дяди найдет тебе там хорошего жениха…

— Я ни за что ни за кого не выйду, кроме…

— Кроме меня, ты хочешь сказать? Твое доброе сердце отозвалось на мое горе, но отозвалось ли оно. на мою любовь, — я в этом еще не убежден. Итак, если отец или дядя найдет тебе жениха, иди за него.

Но, может быть, тебе самой кто-нибудь понравится. Это трудный шаг, Аврелия, Я не считаю браком те непрочные, хоть и законные, отношения, которые теперь в моде. Брак один: нерасторгаемая конфаранция, освящаемая жрецом.

Гражданский брак законен, но только пред людьми, а не перед богами.

Если ты полюбишь, не люби за красивое лицо и громкий смех; полюби лучше скромного, небогатого человека, которого никто не превозносит; вступи с ним в брак, святой и нерасторжимый, как подобает честной девице из честной семьи. Не поддавайся лукавым чарам любви, помня, что, насколько известно, все женщины из рода Аврелиев были строгой нравственности. Ваш род незапятнан никем до сих пор. Вот все, что я хотел тебе сказать.