Над бездной
Шрифт:
— Филистимлянин! — удивилась Мелхола, увидев Лентула, — зачем тебя так скоро опять сюда занесло?
— По делам, — сухо отрезал он.
— И Вельзевул твой нагрянет со всеми нечистыми?
— Не знаю.
— А Бездонная Бочка где?
— Бросил его… почем я знаю, где он!
— Да ведь вы с ним были всегда вместе.
— А теперь будем врозь.
— Поссорились что ль?
— Отвяжись ты, оса ядовитая!
— И бороду сбрил… и кудри остриг! — качая головой от изумления, проговорила Мелхола, принимаясь за багаж Лентула.
— Оставь! —
Но еврейка уже успела приподнять крышку незапертого сундука.
— Садом и Гоморра!.. — вскричала она, всплеснув руками, — краски и парики в сундуке… маски!..
— Брось, не то я такую тебе надену маску, что и не снимешь никогда!
Переодевшись в хорошее, но скромное, траурное платье, Лентул пошел к вилле Аврелиана. Характер Тита Аврелия он уже очень хорошо изучил, пообедав с ним два раза в сенате и несколько раз в доме его брата. Все, чего не доставало, ему сообщил еще раньше того Клеоним в роковую ночь после грозы; разговаривая с ним про Барилла, он невольно коснулся и характера его господина.
Точно так же и Барилл сделался известен Лентулу. Покупать его он вовсе не намеревался, покупка была только предлогом, чтоб проникнуть в дом старого скряги к Аврелии.
Это было две недели спустя после возвращения отца и дочери из столицы.
Сколько ни старалась Аврелия выбрать время для своих признании Нобильору, — это ей не удалось, дома ей мешал отец, у соседа — Люцилла. Постоянная деятельность и заботы об отце и хозяйстве стали ей невыносимы; это не разогнало ее дум, навеянных бездельем и поддержанных Лентулом, не излечило ее сердца от недуга страсти к неизвестному ей человеку, а, напротив, еще хуже растравило ее рану и стало новым источником горя.
Она день и ночь мечтала о том, как она пойдет к великодушному Сервилию, выплачет свое горе, выскажет все тайны и муки своего растерзанного сердца и попросит его совета. Отец, чуть не на целый месяц бросивший хозяйство во время поездки, принялся за него после возвращения с небывалою придирчивостью и строгостью. Однажды, измученная до последней возможности беготнею по дому и амбарам, бедная девушка, презирая все ужасы, навеянные предостережениями Вариния, побежала к соседу, но не успела перейти пограничный пригорок, как ее окликнули и схватили за руки.
— Белая лилия! — вскричал Вариний.
— Белая голубка! — вскричала Флориана.
Супруги-сплетники бросились на свою жертву, проводили ее к Нобильору, были с нею все время в Восточной Риноцере и проводили обратно домой, один, нашептывая про Мертвую Голову, а другая, опровергая эти нашептыванья.
Муки продолжались.
Аврелия стала рассеянна, забывчива; не раз отец учил ее палкой. Ей живо почти ежеминутно представлялась резкая разница ее жизни от обстановки ее двоюродных сестер; она горько плакала и чахла от печали. С каждым днем бледнело и увядало ее лицо; слабели силы. Отсутствие Катуальды стало весьма ощутимо; некому было ни дать совет беспомощной страдалице, ни утешить ее, ни выполнить за нее непосильную работу. Катуальда прежде много раз обманывала мрачного старика, искусно подражая издали голосу
Наконец силы ее оставили и она упала без чувств в саду, поливая цветы. Сервилий, находившийся в это время у ее отца, увидел это из окна; он бросился в сад на помощь своей милой, поднял ее и положил на камень под миртовым деревом, заботливо намочив ей голову водой.
— Сервилий, ты со мною! — радостно воскликнула Аврелия очнувшись.
— Что с тобою случилось, моя дорогая? — спросил он в тревоге.
— Я умру; я скоро умру, Сервилий.
— Отчего?
— Оттого, что сердце мое растерзано… О, это страшная тайна, Сервилий!
— Ты не можешь мне ее открыть?
— Могу… тебе одному могу… слушай… — сказала она и хотела рассказать все, что с ней произошло, но вдруг в ужасе вскочила и вскрикнула.
— Милая! — вскричал старик.
— Твоя рука в крови!.. левая рука!..
— Да… я этого не заметил; верно, я обрезал ее ножом, когда разрезывал фрукты с твоим отцом. Но отчего ты испугалась? это не опасно.
— Ах! — вскричала она, отвернувшись, — говори, говори за мною заклинанье!
— Заклинанье, какое?
— Повторяй: оглянусь…
— Зачем?
— А!.. ты не хочешь произнести этих слов!.. не можешь!.. ты — не Сервилий…
В эту минуту залаяла у ворот собака, потому что пришел Лентул.
— Медуза-Горгона, обрати его в камень! — вскричала Аврелия, плюнула три раза и убежала от Сервилия, не знавшего, что ему подумать о таком поступке своей милой. Ее радость, доверчивость, а за этим ужасное ругательство, — все это было непереваримо для мыслей этого доброго человека. Он хотел последовать за ней, попросить или даже потребовать разъяснение, но, увидев идущего по двору Лентула, не узнанного им при новой прическе издали, не захотел попадаться на глаза гостю своего приятеля и ушел домой, отложив объяснения до другого раза.
Занявшись Лентулом, никто не видел, как ушел Сервилий. Оглянувшись с террасы, Аврелия его не видела больше.
— Он исчез! — подумалось ей.
Новый ужас охватил ее душу; новое горе охватило ее сердце. Теперь ей даже с Сервилием нельзя беседовать. Везде Мертвая Голова. Эти бредни подтвердились после расспросов прислуги; никто не видал, как Сервилий ушел домой.
Вдогонку за Лентулом, задыхаясь, торопились, ведя друг друга под руки, Вариний и Флориана, увидевшие нового гостя, входящего в ворота усадьбы, случайно проходя там. Прежде чем дойти до крыльца, супруги-сплетники уже успели поспорить о незнакомце, — кто он, да зачем пришел.
Сбрив бороду и остригши волосы для более удобной гримировки в париках, когда это понадобится, Лентул расчесал свою густую шевелюру на две стороны с пробором. Все это изменило его наружность для тех, кто его давно не видел. Ни старик, ни старуха не узнали его. Любопытство овладело ими, но они не осмелились войти без доклада.
Долго мялись они с ноги на ногу у крыльца; потом вошли, но не в хозяйские комнаты, а в кухню.
— Эвноя, кто это к вам пришел? — спросила Флориана кухарку.