Над бездной

Шаховская Людмила Дмитриевна

— Болен! — вскричала Аврелия.

— Не успел он вчера от вас прийти, как Вариний и Флориана…

— Мы, — сказала старуха, подбежав, — мы…

— Ну, да, вы… вы насплетничали ему… не даром Люцилла терпеть вас не может!

— Ты обвиняла Барилла, а не их, — возразила Аврелия.

— И они и Барилл… они, должно быть, сговорились убить моего дорогого господина… они ему насплетничали, что ты выходишь замуж за Лентула или Фламиния… он ужасно расстроился… потом ночью пришел Барилл под пустым предлогом, — принес от твоего отца Люцилле букет и попросил

шафранной настойки. Он проболтал в кухне целый час. Господин застал его там. Барилл насказал ему ужасные вести о тебе… оклеветал тебя. Господин, Эвриклея, Претта, Клеоним и Амиза были там и все слышали. Рамес поутру сказал нам, что господин Сервилий всю ночь плакал, проклиная тебя и всех женщин на свете.

— И теперь болен?

— Лежит в постели.

— Сервилий был у нас вчера.

— Был, госпожа.

— Ах, какой ужас!.. это был он… настоящий Сервилий… ах!.. ах!.. я его оскорбила… прокляла! — вскричала Аврелия диким голосом. С нею сделалась истерика.

Флориана ушла и разнесла по соседям сплетни, совсем противоположные новостям ее мужа.

Глава XLII

В осаде от друзей. — Мертвая Голова является поселянам

К вечеру дом Сервилия Нобильора оказался в осаде от нашествия соседей.

— Когда его будут хоронить? — спрашивал Петрей, молодой человек из разбогатевших отпущенников.

— Конечно, не сегодня, — отвечал Минуций, промотавшийся патриции.

— Экое несчастие! — вздыхал Церинт, купец из Неаполя.

— Нельзя ли хоть на минуту войти? — спрашивала Амикла, старая гречанка со внуком на руках.

— Подите прочь! — гнал Осаждающих старый Клеоним, — сто раз я всем и каждому говорил, что мой господин жив.

— Зачем ты скрываешь его смерть? — кричал один.

— Верно, до прибытия родных не объявят, — заявлял другой.

Все лезли с шумом и гамом. На другое крыльцо лезла другая толпа. Там были рабы Нобильора.

— Сначала ранен ножом, а потом прикончен дубиной, — повествовал один.

— Не убит, а слег в постель, — перебивал другой, — это я от Флорианы слышал.

— Умер после полудня, — заявлял третий.

Все шумели.

— Барилл ходил к Амизе…

— Кай Сервилий думал, что к Люцилле; обе белокурые…

— Застал в кухне…

— Подрались…

— Пусти же, Рамес, отдать последний долг нашему благодетелю!

Все эти возгласы, один другой перебивая, сливались в гул, подобный крикам осаждающих.

Люцилла глядела в окошко и хохотала, не понимая, как и все, причины этих новых сплетен.

— Пустите, пустите меня! — прокричала Аврелия, вбежав на двор; за ней гналась Катуальда, напрасно стараясь остановить ее.

— Я оклеветана!.. Сервилий болен!.. он умирает!.. пустите!.. пустите!.. раздавались вопли несчастной девушки.

Толпа расступилась; Аврелия вбежала в сени, но дальше Рамес не пустил и ее.

Осаждающие заговорили о ней.

— Аврелия, его невеста.

— Она помешалась… волосы растрепаны… распущены…

— Он

умер оттого, что она его выгнала.

— Она его выгнала, потому что дала слово другому, в Риме.

— Знаю — Лентулу.

— Неправда — Фламинию.

— И не Фламинию, а Флавию.

— А я достоверно знаю, что Лентулу; он вчера приезжал. — Это Лентул Сура.

— Нет, не Сура, а Лентул Нобильор, родственник Кая Сервилия.

— Это Флавий-Флакк… Флориана о нем слышала от самой Аврелии; он друг Фламиния.

— А я слышал от Вариния, что Фульвий Флакк.

— Братцы, она совсем не помешана; я вчера с нею говорил; она притворилась помешанною.

— Зачем?

— Чтоб Сервилий отказался.

К крикам снаружи примешивались крики изнутри дома. Рамес не пускал Аврелию, не слушая ее воплей. Люцилла сбежала вниз.

— Пусти ее, раб! — строго произнесла она.

Рамес вздрогнул при сверкании ее гневных очей и выбежал опять на крыльцо.

Оставив Аврелию с Катуальдой, Люцилла смело вошла в спальню своего патрона, не стесняясь тем, что он был в постели.

— Кай Сервилий, — мрачно сказала она тоном, каким говорит судья с преступником, — ты часто обвиняешь меня в непристойности поведения… теперь безобразие твоего поведения хуже всего, что добрые люди могли от тебя ожидать!.. толпа грозит разнести весь дом в щепки, а ты равнодушно валяешься… ты веришь клевете на твою невесту после слов гнусного изменника-раба!.. хорошо это?

— Ступай вон, Люцилла! — ответил он, продолжая лежать, отвернув лицо к стене.

— Поэт! — насмешливо сказала Люцилла, — мои слова оправдались даже скорее, чем я ожидала. На твоем форуме разверзлась бездна, а ты, красноречивый, бородатый Курций, вовсе не намерен замкнуть ее твоим самопожертвованием… ха, ха, ха!

— Ступай вон!

— Ты не умеешь любить, Кай Сервилий! ах, есть ли на свете клевета на любимого мной человека, которой я поверю, есть ли на свете гнусный обманщик, лицемер, сикофант, которому я поверю, которому я позволю очернить существо, любимое моим сердцем, есть ли, наконец, даже проступок, которого я не прощу моему милому, моему избраннику? нет, нет, нет!.. ты не умеешь любить, Кай Сервилий!.. нет того средства, которое я не употребила бы для спасения моего избранника; нет той жертвы, которую я не принесла бы ему; нет ничего, что я не испробовала бы, пока есть хоть искра надежды подать руку помощи человеку, упавшему в бездну, пока еще можно спасти, исправить его.

— Люцилла, я уже сказал тебе еще утром, что решился умереть, если Аврелия, это чистое существо, может быть способною к злословию, то… кто же добродетелен?! ступай вон!

— Аврелия пришла к тебе; она просит позволения видеть тебя и объясниться. О, Кай Сервилий, все это ложь.

Она отворила дверь и ввела за руку бледную, трепещущую Аврелию. Катуальда также вошла.

Аврелия упала на колени у порога двери.

— Сервилий… одно слово, — простонала она.

Услышав ее голос, Нобильор встал и тихо проговорил: