Наедине с совестью
Шрифт:
– Вылазка интересная, - кивнул головой Смугляк.
– Но я не совсем понял, почему ты рассмеялся?
– Представил себе физиономии молодоженов, - признался Осадчий, закуривая.
– Случай необычный. Идем в штаб.
В выходной день, спозаранку, группа партизан лесными тропинками направилась к Бояркам. Впереди шел капитан Осадчий в авиационном комбинезоне. К девяти часам вечера они прибыли к назначенному месту. На опушке леса летчик повторил боевую задачу каждого партизана. После этого он подошел к Смугляку, крепко пожал ему руку, шепнул:
–
Свадебное гуляние происходило в школьном помещении. Окна были затемнены, двери закрыты, но пьяные голоса и задорный перебор гармоники просачивались наружу. Партизаны окружили помещение бывшей школы. Смугляк остался командовать отрядом, а Осадчий с двумя товарищами ворвался в двери и прошел прямо к столам.
– Прошу внимания!
– повелительно сказал капитан, подняв гранату выше плеча.
– В Боярках выброшен воздушный десант Советской Армии. Здание школы окружено. Всем оружие сложить на стол и по одному выйти во двор. За малейшее сопротивление - смерть! Товарищ Большаков, соберите оружие!
В три часа ночи вся празднично одетая свадебная компания была уже в шести километрах от Боярков. Перед переходом лесного участка шоссейной дороги партизаны остановили арестованных. Они отпустили мужчин и женщин, не причастных к предательству, а невесту и жениха, полицаев и четырех гестаповцев повели на суд партизан.
После боярковской операции начались заморозки. В четверг, в двенадцать часов ночи, с Большой Земли прибыл транспортный самолет. Обратно он отлетал ровно в четыре. Из партизанского отряда убывали: капитан-авиатор Аркадий Степанович Осадчий, два артиллериста, бывших окруженца, и трое тяжело больных. Вместе с ними летел и немецкий летчик обер-лейтенант Гофман.
На взлетную площадку собралось много провожающих. Была тут и Тася, взволнованная, радостная. В последнюю минуту Осадчий растрогался, по-мужски обнял и крепко поцеловал Смугляка.
– Запиши мой домашний адрес, Миша, - сказал он, сдерживая волнение и слезы.
– Умирать я не собираюсь. После войны обязательно увидимся. До свидания, дорогие товарищи партизаны! До скорой встречи, мой смелый друг Михаил Петрович!
Михаил долго махал ему шапкой:
– До свидания, Аркадий!
*
Кончался уже третий месяц, как Михаил принял Максима в свою группу. Ему не пришлось раскаиваться в своем решении. Подросток оказался на редкость хитрым и находчивым разведчиком. Худенький на вид и стеснительный, он бродил по окрестным селам под видом погорельца, выслушивал разговоры друзей и врагов Советской власти. Земляки не отворачивались от сына погибшего лесника: принимали его днем и ночью, делились с ним последним куском хлеба. Гестаповцы и полицаи не обращали на Максима никакого внимания.
– Ты прирожденный разведчик, Максим, - говорил Смугляк, провожая подростка в Лужки за новыми данными.
– После войны о тебе песни будут слагать. Только не теряй бдительности. Где бы ты ни был, кто бы тебя не встретил, о связи с партизанами
– Знаю, - кивал головой Максим.
– Через два дня вернусь.
В Лужках он решил зайти к сапожнику Ивану Кулешу, который когда-то знал его отца. Сапожник жил широко. Новый дом Кулеша, в четыре комнаты, крытый железом, стоял в переулке. Там почти ежедневно устраивали попойки полицаи. Взлохмаченный и пьяный сапожник узнал Максима, раздобрился, посадил за стол.
– Вот тебе печка, - заплетающимся языком говорил он, покачиваясь из стороны в сторону.
– Поешь, потом залезай и отогревайся. А завтра поможешь моему старику дрова пилить. Ну, что же ты, не согласен?
– Помогу, конечно, - ответил Максим.
Поздно вечером полицаи разошлись по домам, кроме старшего, который сидел за столом и тянул самогон из большой кружки. Он уже совсем потерял здравый рассудок: дико орал песни, а потом начал хвастаться своей осведомленностью в секретных делах немецкого командования. Сапожник льстиво улыбался, подливая полицаю в кружку самогон.
– Ты в почете у немца, Григорьевич, в почете, - угодливо говорил он, заглядывая ему в глаза.
– Недаром тебя старшим в Лужках назначили. За твое здоровье, Михаил Григорьевич!
Польщенный полицай окончательно развязал язык, рассказал Кулешу, что на Октябрьские праздники гестаповцы собираются "поздравить" партизан усиленной бомбежкой. Нужно только как можно быстрее установить точное расположение их базы. И, стукнув кулаком по столу, озверело заорал:
– На куски разорвем, на куски!
Максим сжался в комок, притих. Притворяясь спящим, он чутко, с любопытством прислушивался к словам болтливого полицая. Тот еще долго угрожал партизанам, пока не охрип совсем. "Когда-то секретарем сельсовета работал, - с обидой подумал о нем Максим, - а теперь вот фашистам зад лижет. Жалко, дяди Миши нет, он бы вытряс паршивую душу с этой толстой морды!"
Прошло два дня, и Максим благополучно вернулся в группу. Он сразу же передал Смугляку разговор полицая, а тот немедленно доложил об этом командованию отряда.
В ночь на седьмое ноября во все стороны леса были направлены партизанские группы. Им было приказано трое суток подряд палить костры. На рассвете в воздух поднялись два фашистских авиаразведчика. Увидев сотни костров на огромной территории, они несколько минут покружились над лесом и улетели назад, в сторону Минска.
Праздничное "поздравление врага" провалилось.
Вскоре после этого в лужковскую церковь фашисты привезли попа. Сначала в Лужках и в соседних селах был проведен сбор вещей и продуктов на ремонт "божьего храма", а через неделю торжественно открылась церковная служба. В первый воскресный день церковь была переполнена. От притвора до амвона вплотную стояли старики и старухи, крестясь и разглядывая лохматого попа. Многие лужковцы задумывались: откуда у фашистов такая забота о верующих?