Наедине с совестью
Шрифт:
Отец Никон, серенький и поношенный, слабым голосом умиленно читал многословную проповедь о всемогущей силе Христа, о доброте святых угодников, а потом перешел к заготовкам сельхозпродуктов в пользу немецкого командования. Умные лужковцы многозначительно и хитро переглядывались: вот оно в чем дело! Многие, не дослушав проповеди, выходили на улицу, возмущались и отплевывались. Батюшка быстро перестроился. Он уже говорил о гневе господа бога и о вечном аде за непослушание. Но прихожан все эти наказания не пугали. "Хуже фашистского ада не будет", - говорили они, быстро расходясь по домам.
Слух об этом дошел до партизан.
– Есть боевое задание для тебя, Максим, - сказал Смугляк коротко.
– В лужковскую церковь фашисты привезли попа. Нужно прослушать несколько проповедей. Мы решили послать тебя.
– Не пойду!
– запротестовал Максим.
– Не нужны мне никакие поповские проповеди. Я не верующий.
– Не упрямься, Максим, - взглянул на него Смугляк.
– Это не тебе, а нам нужно. Понимаешь? Завтра надо быть там. Надеюсь, это задание ты выполнишь так же хорошо, как и предыдущие.
– Не пойду!
– повторил Максим.
– Ребята засмеют меня. Богомол, скажут. А я учиться после войны буду.
– И все-таки нужно идти!
– строго сказал Смугляк.
Рано утром юный разведчик ушел в Лужки, ни с кем не прощаясь. Вернулся он на базу только в конце недели. Максим трижды побывал в церкви, терпеливо выслушивал скучные проповеди попа. Ему стыдно было толкаться среди стариков и старух, он не раз порывался к выходу, но приказ Смугляка останавливал его.
В субботу вечером он снова сидел в партизанской землянке, подавленный и недовольный. Смугляк молча курил, стараясь разгадать причину мрачного настроения разведчика. Затем он присел с ним рядом, по-отцовски обнял его:
– Ну, чего ты хмурый такой?
– Так, - равнодушно отозвался Максим.
– Видели меня ребята в церкви, как я три дня ладан нюхал. Они смеются надо мной. Какой я после этого разведчик? Не пойду больше! Надоело мне брехню долгогривого слушать. Гудит, как разбитый колокол.
– О чем же гудел отец Никон?
– Не гудел, а хрипел, - поправил Смугляка Максим.
– Вчера пугал всех, что немцы изобрели страшное оружие и что весной они начнут новое победоносное наступление на большевистскую Москву. А потом сказал, что коммунистам не долго дышать осталось.
– Вот как!
– улыбнулся Смугляк.
– Поэтому ты и мрачный такой? Ничего, Максим, мы знаем эти "победоносные" наступления. Под Москвой наши воины много синяков фашистам наставили. Много! А бои на Волге! А еще сколько шишек наставят! Нет, им уже не отдышаться. Не они весной в наступление пойдут, а мы начнем доколачивать их, да так начнем, что не успеют березы на кресты вырубить.
Он поднялся и прошелся по землянке.
– А теперь скажи: полицаи были в церкви?
– Ни разу, - ответил повеселевший Максим.
– Когда им бывать? Они все вечера у сапожника просиживают, самогонку глотают.
– Это не плохо, - заметил Смугляк.
– Не от хорошей жизни они это делают. Янка пустил одного негодяя в расход, и эти того же дождутся, если не одумаются. Завтра, Максим, и мы пойдем брехню поповскую слушать. Возьмем Ивана Андреевича Шугая и еще с пятерку партизан для прикрытия вылазки. Все
Ночью Смугляк долго не мог уснуть, продумывая план предстоящей вылазки. Разные варианты приходили в голову, но окончательно Михаил решил так: с базы группа выходит вечером, а через два часа прибывает в Лужки. Максим к этому времени проверяет, нет ли в церкви полицаев. После такой разведки Смугляк и Шугай заходят в храм, продвигаются к амвону, остальные остаются у дверей для охраны.
В воскресный вечер все произошло так, как намечалось. Смугляк и Шугай стояли впереди прихожан и усердно молились. Старый поп сразу обратил на них внимание. Смугляка, одетого в немецкую форму, он принял за военного начальника, а Ивана Андреевича, с большими усами, похожими на крылья чайки, за старосту соседнего села. В своей проповеди отец Никон на этот раз говорил о том, что советские войска выдыхаются, что партизаны расходятся, дисциплина упала, приближается "неотвратимый час справедливой расплаты с безбожниками".
– Врешь, сатана!
– не вытерпел Шугай, вытаскивая из-за пазухи трофейный парабеллум.
– Врешь, черт долгогривый!
– повторил он, делая шаг вперед.
– Не мы выдыхаемся, а фашисты отощали.
Отец Никон сначала застыл, разинув рот, потом попятился назад и упал. Удивленные прихожане ахнули и снова замолчали, не зная, что делать. Поп скончался от разрыва сердца. А партизаны исчезли из Лужков так же внезапно, как и появились. Никто в селе не пожалел о кончине отца Никона.
Не успел Смугляк передохнуть в теплой землянке, как его срочно вызвали в штаб отряда. Там был только комиссар. Несмотря на тусклый свет коптилки, Михаил хорошо разглядел его лицо. Оно было строгим и недовольным. Неужели что-то случилось? Комиссар предложил Смугляку новую, еще пахнущую сосной табуретку, а сам несколько раз прошелся по комнате.
– Вы, товарищ Смугляк, напоминаете мне моего отца, - наконец, негромко и сдержанно заговорил он, присаживаясь к столу.
– У своенравного старика была странная привычка припугнуть соседа-попа...
"Уже знает о вылазке", - догадался Михаил.
– Вся Сосновка, - продолжал комиссар, - только и говорила, бывало, о проделках Григория Исакова. Но мой отец тогда был сугубо гражданским человеком, притом старого покроя. А вы?
Смугляк поднял голову. "Сосновка... Пепелище... Старый Григорий Исаков и... внучка", - промелькнуло в его памяти. Перед ним ожила знакомая картина: обгорелые деревья, грачи, рыжебокая русская печка и старик, подпоясанный обрывком веревки...
– Между прочим, я знаю вашего отца, - сказал Смугляк совершенно неожиданно для комиссара.
– И дочь вашу знаю. Хорошая девочка. Вместе когда-то на Сосновском пепелище картошку ели.
Комиссар вздрогнул. Глаза его потеплели, голос как-то сразу стал мягче, роднее.
– Говорите, говорите, - попросил он.
– Это было года два тому назад, - продолжал вспоминать командир группы партизан.
– Весной, в самую распутицу, я возвращался из госпиталя в свое подразделение. Недалеко от дороги заметил пепелище, обгорелые деревья. Возле уцелевшей печки копошились старик и девочка. Я подошел к ним. Познакомились. Они угостили меня хорошей горячей картошкой, а я их солдатским хлебом и салом. Старик рассказал мне о сыне-политруке, о вас, а потом попросил меня передать вам привет, если я вас встречу. И вот я вспомнил...