Наследие

Сиреневый Кот

— Пусть набрасываются, — пожал плечами Верховный, отодвигая тарелку и протягивая руку за бокалом с минеральной водой. — Мне все равно.

— Вы как будто знаете, что будет дальше. Но Трибунал все еще заседает, и неизвестно, до чего они могут договориться.

— Можно сказать, что знаю. С учетом сказанного в моем заявлении, у них только два пути. Либо признать, что я был прав и мои действия соответствуют исключительной ситуации, либо поддержать выдвинутое Ченгом обвинение.

— В этом случае они могут лишить вас титула?

—

Просто так, своим волевым решением — нет. Не в таких обстоятельствах. Думаю, Ченг будет добиваться открытого суда.

— Что значит открытого?

— Это значит, что мне придется давать объяснения и отвечать на вопросы перед собранием Региональных Координаторов. Крайне нежелательный сценарий…

— Вы боитесь, что вас не поддержат?

— Мне уже поздно чего-то бояться, Дана… Я не хочу провоцировать конфликт. Это люди, на которых держится Орден, с которыми я работал много лет. Не все отнесутся с пониманием к тому, что в сложной ситуации я не счел их достойными доверия.

— Значит, их мнение может оказаться не на вашей стороне.

— Может. Вот в этом случае мне предъявят обвинение в покушении на целостность Ордена, со всеми вытекающими.

Дана застыла. Потом осторожно проглотила кусок и положила на стол вилку. Подняла потемневший взгляд:

— И вы так спокойно об этом говорите?! Но такое обвинение…

Лафонтен устало вздохнул:

— Что вас так пугает, Дана? Да, я умру. Это случится и без их вердиктов очень скоро.

— А как же честь? Достоинство? — тихо спросила она. — Или это тоже ничего не значит?

— Честь не в параграфах уставов и инструкций. — Он бросил на стол салфетку, поднялся, ушел к окну и отвернулся, снова глядя на двор. Проговорил с невольно прорвавшейся горечью: — Я не хотел становиться ни героем, ни мучеником. Надеялся, что никто ничего не узнает… Глупо. И с Грантом играть втемную тоже было ошибкой. Но, раз уж так получилось, нужно постараться извлечь из ситуации максимум пользы.

— Пользы?! — Дана подошла и остановилась рядом. — Ради какой пользы они смеют так с вами обращаться?! В конце концов, что такое азиатская группа? Какого черта нужно позволять им делать все, что вздумается? У вас достаточно сторонников, в том числе и здесь, в Париже, и нужно только…

— Нет, Дана! — он безотчетно схватил ее за плечи и встряхнул. — Нет! Так нельзя, Дана. Вспомните, вы же сами говорили — они не упустят такой возможности. А для нас, для меня, это шанс покончить с этим глупым противостоянием. Они нападают, забыв всякую осторожность, и не видят, что их усилия уходят в пустоту. И чем дольше продлится это заблуждение, тем лучше! Да, есть достаточно людей, на чью поддержку я могу рассчитывать. Но, втяни я их в этот конфликт, произойдет именно то, чего я хочу избежать!

Она смотрела на него молча, большущими темными глазами, из которых вот-вот готовы были брызнуть слезы. Он, опомнившись, отпустил ее и выпрямился.

Потом Дана, глядя в сторону, проговорила:

—

Мальчики просили меня узнать, в чем дело и чем можно помочь. Они готовы дать любые показания. Но, похоже, в этом нет нужды.

— Правильно. Пусть все идет, как идет. Вы все равно ничего не измените.

— Да… наверно.

Он, чувствуя странную неловкость, осторожно взял ее за руку, привлек к себе и обнял. Она замерла на миг, прижавшись к его груди, потом тоже обняла его — робко и осторожно, так, что касание рук едва ощущалось сквозь ткань рубашки и пиджака.

Все отодвинулось — арест, Трибунал, ожидание приговора… Стало спокойно и тепло, как бывает солнечным днем в закрытом от ветра саду.

А волосы Даны пахли цветущей яблоней…

В дверь деликатно постучали. Дана вздрогнула и теснее прижалась к нему.

— Вам нужно идти, Дана, — прошептал Лафонтен. — Час уже прошел.

Она кивнула, нехотя разжимая объятия; потом собрала со стола на большой поднос посуду и, еще раз оглянувшись на пороге, ушла.

Оставшись один, Лафонтен сел на диван и неторопливо достал сигарету. После разговора с Даной к нему вернулись прежнее спокойствие и уверенность.

Он снова подумал о Розье. Как же верно молодой стервец все рассчитал! Ситуация патовая — либо он теряет положение и власть, либо должен разрушить все, что сам все последние годы создавал. При иных обстоятельствах Лафонтен, пожалуй, оценил бы такую изобретательность…

*

…За дверью послышались шаги; Лафонтен выпрямился и левой рукой оперся на трость — не в готовности вскочить на ноги, но и не жестом застигнутого врасплох.

Раздался стук в дверь.

— Да, — сказал он спокойно, тем же тоном, каким приглашал посетителей в свой кабинет.

Дверь открылась, пропуская Молери.

— Господин Лафонтен?

— Слушаю вас.

— Трибунал ждет вас для оглашения вердикта. Прошу следовать за мной.

Он, коротко кивнув, поднялся и пошел следом за Молери. У выхода на лестницу они поменялись местами — Молери открыл дверь и пропустил его вперед. На площадке между этажами осторожно окликнул:

— Господин Лафонтен.

Верховный остановился и повернулся к нему:

— Да?

— Я хотел сказать… — Молери выглядел неуверенным, даже растерянным. — Я сожалею.

Лафонтен не отводил взгляда от его лица.

— Вам приказали убить меня?

— Нет, что вы!

— Тогда за что вы извиняетесь? — пожал плечами Лафонтен, отворачиваясь.

— Я не понимаю, почему вы терпите это, — напряженно произнес Молери. — Вам достаточно только приказать!

— Я знаю, — спокойно отозвался Лафонтен.

*

За окном сгущались ранние сумерки. Холл второго этажа, не освещенный лампами, понемногу погружался в темноту.

Лафонтен стоял у окна, глядя на низкие серые облака, как будто вбиравшие в себя остатки дневного света.