Наследница Ильи Муромца
Шрифт:
На женской половине, в четыре раза меньшей, царил другой порядок: гаремные жительницы больше налегали на сладости и купание в бассейне, чем на расслабляющий массаж и парилку. Все они, как и мужчины, проходили неприятную процедуру очищения тела маслами и ещё более неприятную — удаления волос с тела. Тем, как известно, и отличается человек от животного, что блюдёт гладкость кожи, ясность мыслей и чистоту поступков. Но бассейн, в котором можно было не только полежать, но и поплавать, а то и притопить соперницу, был любимым местом. Ровно до того момента, пока баш-кадын не вернулась из «комнаты гладкости» с раскрасневшимся лицом и изумлёнными глазами. От неё исходил волшебный запах
— Это как? — спросила туповатая Карина, украденная султанскими янычарами в далёкой Лютеции. — Волшебство? Она стала на десять лет моложе!
Карина, не будучи женой, претендовала на титул первой в сердце султана, потому что первая жена — это как сам султан: все слушаются, все боятся, все льстят и дарят подарки. Но черноглазая, худенькая Карина не обладала той красотой, которая ценилась в Аграбе. А баш-кадын обладала, а сейчас она стала ещё блистательнее. Среди гарема пошёл шепоток: «Это мыло, мыло, чудодейственное мыло!» Баш-кадын, может, и хотела бы оставить секрет для себя, но как оставишь, если вся Аграба гудит? Мыло от банщика Месроба и самой знаменитой травнице Аравии Лейлах Уммана-гуля! Самое дорогое мыло — из небесных жемчужин, которые делают тебя похожей на бидарари, небесных дев. Не этих полупрозрачных гурий, — да покарает Иблис соблазнительниц! — а настоящих красавиц из плоти и крови. Не одна Карина раскрыла рот: все жёны, наложницы, кандидатки в наложницы, старые девы-родственницы — все встали в очередь в «комнату гладкости», позабыв про кунафу на пчелином меду, арбузы и персики. Но, увы, единственный кусок жемчужного мыла, истратила на себя баш-кадын.
Впрочем, и другое мыло творило чудеса: убирало пушок и веснушки, делало волосы тяжёлыми и пышными, смывало ранние морщинки и наполняло кожу сиянием. Старуха Лейлах, которая продавала мыло в хаммам через своего племянника Месроба, стала в этот момент шестым по влиятельности лицом в Аграбе. После султана, валиде-ханум, визиря, баш-кадын и главного евнуха. Попроси Лейлах всё, что душа хочет — дали бы. Хочешь дворец — на тебе дворец. Хочешь коня, подкованного золотом со сбруей из алмазов — бери. Дорогу из шёлка и бархата от кухни до отхожего места? Пожалуйста! Но Лейлах брала за мыло иную плату: слухи, сплетни, тайны… И продавала их много дороже, чем кусок мыла. Это знали все, но готовы были рискнуть и головой: красивому человеку дадут должность, красивая женщина станет первой женой. Кому нужны сморщенные, как фиги, плешивые старики?
— И у нас ведь то же самое, — покачала я головой, слушая рассуждения двух невольниц, тащивших кувшины с вином в хаммам. До вечера я схоронилась в розовых кустах у бани и перекусывала украденными на кухне чьими-то объедками: сладким до противности пишмание и изюмом, запивая их водой. Сплошной сахар и калории!
Короче говоря, я уяснила главное: Яга втёрлась в доверие всему городу, а главное — баш-кадын. Почему главное? Если бы я слышала этот разговор, то пересказала бы, а так придётся послушать самим.
— Милый, — говорила сквозь резную решётку баш-кадын своему супругу, султану Боруху, — бабушка Лейлах хочет поговорить с тобой, попросить за своего внучка. Хочет пристроить его во дворец.
— За чем же дело стало, — отвечал султан, лениво обсасывая сахарную сливу, — пусть поговорит с начальником стражи, я велю принять.
— Милый, но она хочет показать мальчика тебе. Говорит, он пригоден для того, чтобы прислуживать самому султану…
— Чем же тебя подкупила эта Лейлах? И ты не ревнуешь? Может, мальчик будет красивее тебя, и я буду смотреть, как он танцует чаще, чем проводить с тобой ночи? — султан
— Ай, не верю твоим словам, милый! Ты не такой! Но красивый мальчик вырастет в красивого юношу, и тогда…
– … и тогда ты будешь смотреть, как он танцует? — Борух отправил в рот вторую сливу. — Места в гареме я ему не дам: мальчики быстро взрослеют, а твоя бабушка Лейлах вряд ли желает парню судьбы евнуха. Поэтому я могу взять его в помощники моего драгомана, то есть — переводчика. Красивый дипломат всегда может запудрить мозги хоть царю, хоть псарю. А верность его мы обеспечим… Так и поступим. Пусть приводит, я посмотрю. Если же мальчик страшен, как иблис, то отправим его на кухню: постигнув мастерство изысканных блюд, он станет султаном султанов, ибо я не знаю ни одного султана, который может обходиться без пищи. Зато очень часто нашего брата травят, — Борух съел ещё одну сливу.
— Скажи ей, пусть ведёт. Я устал уже, — и просунул пальцы сквозь решётку. Баш-кадын поцеловала руку мужа и поспешила к Лейлах: за эту весть бабушка обещала дать ей волшебный состав, уничтожающий седину. Один шаг до вечной молодости, ах!
— О, великий султан, вот тот самый мальчик, внук старухи Лейлах, — отрекомендовал глава стражи и впихнул в султанский личный хаммам мальчишку. Бабку, понятно, оставили снаружи. Султан посмотрел на вошедшего, мановением руки удалил стражу и лично подошёл к мальчишке. Тот был ослепительно красив, как Борух и предполагал: большие глаза, как у оленя, тонкая талия, выразительный рот. Страшного мальчишку вряд ли сватали бы в султанский дворец.
— Вырастешь — будешь брать любую женщину по щелчку пальцев, малыш, — он приподнял лицо мальчика за подбородок и добро улыбнулся. — Ну, что молчишь?
Паренёк вырвался, отступил на шаг и показал, что немой.
— Но слышишь? — уточнил Борух.
Мальчишка кивнул.
— Да ты подлинное сокровище! Сколько в мире болтливых мальчишек, а мне достался немой! Что же, никаким драгоманом тебе не быть, зато станешь хранителем султанских секретов и послом по особым поручениям. За такую честь даже главный визирь сам откусил бы себе язык, но не может этого сделать. Знаешь, почему?
— Он настолько старый, что у него во рту не осталось зубов! — искромётно пошутил Борух, сам посмеялся, и настроение у него улучшилось ещё больше. Он встал, походил из угла в угол, подметая пол роскошным белым халатом из нежнейшей махры, и позвонил в колокольчик. Вошел служитель хаммама.
— Ты, безымянный, приведи ко мне визиря и человека с сундуком!
Не прошло и пяти минут, как перед султаном предстал красный, распаренный визирь (у которого и вправду во рту болталось всего три зуба) и огромный чёрный араб, у которого к шее, поясу и запястьям был прикован небольшой ларец. Борух порылся в ларце, достал лучистую звезду на зелёной ленте и навесил мальчику на грудь.
— О великий султан! — бухнулся на колени визирь. — Ты даёшь этому безродному орден Льва и Знамени?! За что? Даже у меня его нет!
— И не будет, старый пень, если ты будешь вести себя как отставленная жена. Это — ухо султана, считай, моя часть. Что, я не могу наградить своё ухо орденом? Отказываешь мне в этом праве?
— Нет-нет, о великий, я просто не понял сразу, прости! Но что ж твоё ухо ходит в таком затрапезном наряде?
— Для того я тебя и позвал: мальчишку — пока не знаю, как назову его, пусть будет пока Али, — одень и накорми, дай ему лошадь, во дворце комнату рядом с моей. Бабке, что ждёт снаружи — вынеси мешок с тремястами динарами, заслужила. А этого… глаз с него не спускай, чтобы не сбежал. И знай: мальчишка — немой, не мучай его расспросами. Иди!