Наследница Ильи Муромца
Шрифт:
Визирь и человек-сундук, пятясь, вышли прочь. Борух задержал кийну:
— Не знаю, как тебя назвали, да это и неважно. Скажи, ты умеешь писать и читать, Али?
Кийну кивнул.
— Твоя задача — слушать то, что будут говорить при тебе. А они не станут опасаться. Запоминай всё, что касается меня, моей семьи, государства и вообще всего, что покажется важным. Сейчас, когда поедете во дворец, визирь будет бубнить, чем он недоволен. Запишешь и отдашь завтра утром, после намаза. Но не показывай, что слышишь: люди ведь думают, что раз ты немой, то и глухой… И так будешь писать обо всём. Это и будет твоя служба.
Кийну кивнул.
— Не справишься — казню, — улыбнулся Борух, но стало понятно,
Вообще у султана было прекрасное настроение, потому что судьба сделала ему сегодня ещё один подарок — банщика Месроба, который унял боль в левом плече, терзавшую султана последние десять лет. И убрал складку с живота, которая портила всё ещё стройную фигуру Боруха. Складка эта попадала как раз под перевязь с саблей, и та натирала кожу немилосердно. Три часа под руками Месроба — и оп! — талия Боруха снова как у юноши. Определённо хороший день. И прекрасно было то, что теперь Месроб будет принадлежать только Боруху, и можно наслаждаться хаммамом хоть каждый день, без всех этих плясок со слонами и бабами. Почему? Да потому что Месроб подсказал Боруху пристроить ко дворцу собственный хаммам с новейшими комнатами удовольствий, и сам пообещал следит за строительством. Которое, к слову, уже началось, потому что слово султана — закон.
Я, конечно, не знала, что происходит за стенами, и что Яга с Сэрвом немного переиграли сценарий. Но что с того? Главное было сделано: Месроб переместился в султанский дворец как управляющий нового хаммама; бабка завела знакомства среди всех влиятельных женщин Аграбы — ночных кукушек, которые перекукуют любую дневную; кийну вообще получил доступ к султану напрямую. Всё складывалось как надо. Не подвели бы головорезы Артура, а для этого мне следовало найти бежавшую Ануш, которой никто так и не хватился. То ли девка была в гареме недавно, то ли занимала там настолько низкое положение, что её и не замечали — как бы то ни было, любой расклад был только на руку.
— Эй, ты что тут делаешь, парень? — меня подняли за шкирку и вытащили из розового куста, как фокусник вытаскивает кролика из шляпы. — Ты кто такой?
Не давая стражнику опомниться, — а дядька был метра два высотой, чёрный и страшный, с руками как мои ноги, — я пнула его обоими каблуками в лицо, вывернулась как кошка, и метнулась через забор. Сердце колотилось как бешенное, а проклятое пишмание прилипло к горлу и мешало дышать. Как я добежала до окраины Аграбы — не помню: перед глазами мелькали бесконечные дворы, ломаные деревянные решётки окон, синие двери с отломанными ручками, стены, увитые виноградом и увешанные бельём. Держась за рёбра, я еле переводила дыхание, прислонясь к белёному забору-дувалу у домика, чуть не последнего в своём ряду.
— Пф-ф-ф-ф-х-х-х-х, — дышала я. Как ни крути, даже богатырская регенерация не будет работать как надо, если вместо постельного режима скакать, как бешеная коза, то по барханам, то по розовым кустам.
— Юноша, эй, юноша, — через стену перегнулся какой-то слегка усатый паренёк в тюбетейке, — заходи быстрей, я открыл ворота. Мама будет молчать, мы тебя спрячем!
Я не заставила себя долго упрашивать: нырнула в дверь, меня тут же впихнули в глиняный тандыр — печь для хлеба — и прикрыли крышкой. К счастью, тандыр был холодный и, видимо, уже давно. Слышно было, как за стеной проскакали стражники, перекликаясь грозными голосами. Пришлось просидеть ещё полчаса прежде, чем меня выпустили, и тот же юный голос произнёс:
— Вылезай, благородный господин. Кто ты и что сделал плохого?
— Подглядывал за султанскими жёнами в хаммаме, — солгала я, судорожно придумывая себе имя. — А зовут меня… э-э-э… Дауд ибн Джамиль.
— Вот здорово! Да ты отчаянная голова! — хлопнул меня по плечу парень. — А я — Алладин.
Глава 13.
Сказать, что это было неожиданно — ничего не сказать. Вы можете себе представить, что попали в мир «Тысячи и одной ночи» или хотя бы диснеевского «Алладина»? Ну хорошо, я ещё могу поверить в казни сотен девушек, которые не могли двух слов связать от страха перед злобным султаном, но супер-удачливый юноша из сказки — это перебор. Кстати, вы помните, почему султан Шахрияр заставлял девушек рассказывать ему сказки, а наутро убивал? Старая история: он застукал свою жену с любовником, и возненавидел всех женщин сразу. Согласна, человеку такого уровня умственного развития нельзя доверить управление даже игрушечным грузовиком, не то, что государством. Но наследственное правление — оно не спрашивает. Король Испании Карл Второй тоже любил распинать обезьян на самодельном кресте и жечь их свечкой — он был клиническим идиотом и при этом вел сразу несколько кровопролитных войн.
Короче говоря, передо мной стоял Алладин. Сказку я помнила нетвёрдо, зато мультик смотрела месяц назад, и решила блеснуть эрудицией:
— А, так ты тот самый Алладин! У которого отец — разбойник Касим? А матушку твою зовут Зена?
Парень вспыхнул и с трудом удержался, чтобы не врезать мне по морде — это было ясно написано на его лице. Но он сдержался, просто вскинул кулаки и заорал, как обычно разговаривают в восточной манере: быстро, эмоционально и громко. Очень громко. Нет, не так — ОЧЕНЬ громко.
— Имя моего отца — Осман, а мать — Марьям, о, пытливый путник, не ведающий о законах вежливости!
Упс! Ошибочка. Зайдём с другой стороны.
— Прости, великодушный юноша! От дальней дороги и погони разум мой помутился, и я наговорил лишнего. То другой Алладин, совсем с тобою несхожий! — я даже поклонилась, от чего хвост тюрбана заболтался у меня перед глазами.
Алладин — биполярка у него, что ли? — моментально переключился с агрессии на приторное гостеприимство. Его мать, закутанная в чёрное тряпьё с ног до головы так, что не было видно даже глаз, сновала туда-сюда, принося еду на уличный дастархан. Еды было немного: пресные лепёшки, правда, свежие. Виноград — мелковатый и кисловатый, но чисто вымытый, несколько сушёных инжирин, козий сыр, нарезанный тонкими ломтиками ради экономии и то, что мы бы назвали «гречишным мёдом». На самом деле — как и на наших рынках — это была кукурузная патока с небольшим добавлением мёда. Лакомство для самых бедных. Здесь её делали из тростника и называли «тростниковым мёдом».
— Позволь, моя мать сядет с нами, о путник? — попросил Алладин. Ему явно было неловко, потому что они с мамой жили одни, и вот всяких этих «молчи, женщина» в доме явно не водилось. Но при чужих приходилось соблюдать приличия. Я решила зайти дальше.
— Больше скажу, о великодушный Алладин ибн Осман, если твоя матушка сейчас же не присоединится к нам и не поест этой лепёшки с тростниковым мёдом, я сразу же уйду, и никогда не переступлю порог твоего дома!
— Не огорчай меня, незнакомец! — Алладин прикрыл глаза рукой, будто сильно расстроен, и закричал вглубь дома:
— Матушка, матушка, окажи нам честь, присоединись к столу!
Та не заставила себя ждать, присела на самый краешек и откинул платок с лица. Не знаю, сколько ей было лет, когда она родила сына, но сейчас, несмотря на скудное питание и тяжёлый труд, она выглядела максимум на тридцать пять лет. Отсутствие сладостей сохранило её зубы, а у многих обитательниц гарема от зубов остались одни гнилые пеньки. Недостаточное питание сохранило фигуру. Но лицо было покрыто таким слоем коричневого загара, что он скрывал черты лица как кора скрывает сердцевину дерева.