Насмешливый лик Смерти

Макдональд Росс

Во дворе копошились цыплята. Седая псина повернула ко мне свой пегий нос и подняла бровь, отказываясь освободить проезд. Я закрепил тормоз и вышел. Собака апатично зарычала, но не пошевелилась. Серый гусак зашипел и помчался ко мне, хлопая крыльями. Не добежав до меня, он метнулся в сторону и скрылся в кустах. Где-то в лесу на дне каньона боевыми кличами индейцев перекликались мальчишки.

Человек, вышедший из дома, мог сам сойти за индейца. Он был одет в грязные полотняные шорты, а больше ничем не прикрытое тело казалось обуглившимся от солнца. Его черные с проседью прямые волосы свисали вдоль лица длинными прядями.

– Привет, - сказал

он, разыгрывая беззвучную увертюру на клавиатуре ребер.
–  Правда, прозрачный денек? Надеюсь, вы обратили внимание на качество света? Какое-то особенное качество. Уистлер [2] мог бы его схватить, я нет.

–  Мистер Уайлдинг?

–  Собственной персоной.
–  Он протянул мне перепачканную красками ладонь.
–  Рад вас видеть. Рад видеть кого угодно и что угодно. Вам когда-нибудь приходило в голову, что свет создает ландшафт, а значит, мир каждый день создается заново? С определенной точки зрения, с моей точки зрения.

2

Уистлер Джеймс (1834 - 1903) - американский живописец. Был близок к французским импрессионистам.

–  Никогда не приходило.

–  Что ж, подумайте об этом, - серьезно сказал он.
–  Свет создает ландшафт из древнего черного хаоса. Мы, художники, пересоздаем его. Выходя утром из дома, я не могу не ощущать себя Богом во второй день творения. Или в третий? В общем, это не важно. Я отрешился от времени. Живу в чистом пространстве.

–  Мое имя Арчер, - перебил я, опасаясь быть погребенным под лавиной слов.
–  Две недели назад...

– Прошу простить мою одичалость. Я так редко вижу людей, что готов всякого заговорить до смерти. Вас зовут Арчер [3] ? Вы случайно родились не под созвездием Сагиттариуса [4] ? Если бы это было так, - заключил он неловко, - было бы смешно.

3

Archer - Стрелец (англ.).

4

Sagittarius - Стрелец (лат.).

–  Как ни странно, мое первое имя - Сагиттариус. Смешнее не бывает.

Уайлдинг разразился высоким пронзительным смехом, похожим на гогот пересмешника. Мальчишки вторили ему своим улюлюканьем.

–  Так кто вы?
–  спросил наконец он.
–  Зайдите и выпейте чайку. Я только что заварил.

–  Я детектив.

–  По поводу Синглтона?

–  Да.

–  О!
–  Приглашение угоститься чайком больше не возобновлялось.
–  Я не могу ничего добавить к тому, что уже рассказал другим.

–  Я работаю один. Я с другими не разговаривал и не знаю, что им известно и что они по этому поводу думают. Мое личное впечатление, что он мертв.

–  Чарльз мертв?
–  От удивления или иного чувства его выдубленное лицо сморщилось, словно его стянула тугая резинка.
–  Было бы жаль. Ему всего двадцать девять. Почему вы решили, что он мертв?

–  По аналогии. Вчера была убита женщина, очевидно знавшая, что случилось с ним.

–  Блондинка? Убита?

–  Негритянка.
–

 Я рассказал ему про Люси.

Он сидел по-индейски на корточках, упершись локтем в торчащую голую коленку, и чертил пальцем по пыли. Сперва обозначился силуэт гроба, который затем превратился в контуры маски, немного напоминавшей его собственное лицо. Подошла курица и клюнула его в запястье.

Уайлдинг встал и легонько шлепнул себя по глазам рукой, нарисовавшей гроб.

–  Вот оно, твое символистическое мышление в самом жутком его проявлении. Иногда мне кажется, что моя святая мать согрешила с индейцем.
–  Он стер рисунок обутой в сандалию ногой, не переставая говорить: - Художник превращает события в зрительные образы, поэт превращает события в слова. А что делает человек действия, Арчер? Переживает их?

–  Я думаю, ваш друг Синглтон переживал. Насколько я понял, он был вашим другом, или остается.

–  Конечно. Я знал его еще школьником. До того, как мои картины стали продаваться, я работал в Арройо школьным учителем. И он приезжал сюда каждое лето почти десять лет подряд. Отсюда видна его халупа.

Он показал вдоль каньона на север. Почти в самом его начале, примерно в полумиле от жилища художника, среди зеленых дубов тускло поблескивал коричневой краской приземистый бревенчатый сруб.

–  Я сам помогал ему ее строить, летом сорок первого. Там всего одна комната, но Чарльз любил называть ее своей студией. После первого года в Гарварде он вернулся с идеей стать поэтом. Мамашин дом на холме давил на него. Иона, и ее дом - не знаю, знакомы ли они вам, - покрыты коростой традиции, не той традиции, которой может питаться начинающий поэт. Чарльз сбегал от них сюда. Он называл этот каньон долиной душетворения.

–  Я бы хотел взглянуть на его дом.

–  Я с вами.

Уайлдинг устремился к моей машине, я последовал за ним. Я выбрался на щебенчатую дорогу, прорезанную в стене каньона, и свернул по ней налево. На втором по счету почтовом ящике было написано имя Синглтона. Опять свернув налево, я нырнул в каньон. Примерно на полпути до дна, на естественном выступе между сходящимися стенами каньона, стоял бревенчатый домик. Выйдя из машины, я увидел, что его дверь запечатана.

Я повернулся к Уайлдингу:

–  Вы мне не сообщили, что дом опечатан. Шериф не исключает насилия?

–  Он мне не исповедовался, - отбрил меня Уайлдинг.
–  Когда я ему сказал, что слышал выстрел, он не слишком взволновался.

–  Выстрел?

–  Простите, я думал, вы знаете. В субботу поздно вечером отсюда донесся выстрел. Я тогда не придал этому значения, потому что здесь постоянно стреляют - и в охотничий сезон, и не в охотничий. Когда они меня расспрашивали, я, конечно, об этом упомянул. По-моему, они после этого тщательно обследовали местность. Ни пули, ни каких-то других следов они не нашли.

–  Естественно, если она попала в Синглтона.

–  Боже упаси. Вы что, действительно считаете, что Чарльза могли застрелить в его собственном доме?

–  Если бы полиция не подозревала, что здесь что-то произошло, дверь бы не запечатали. Что еще вы слышали в тот вечер?

–  Ничего, абсолютно ничего. Единственный выстрел около одиннадцати, и все. По дороге промчалось несколько машин, но тут всегда допоздна движение.

Уайлдинг подошел к большому окну, вырубленному в передней стене симметрично двери. Поднявшись на цыпочки, он стал смотреть в щель между полузадернутыми монастырски коричневыми занавесками.