Насмешливый лик Смерти
Шрифт:
Во дворе копошились цыплята. Седая псина повернула ко мне свой пегий нос и подняла бровь, отказываясь освободить проезд. Я закрепил тормоз и вышел. Собака апатично зарычала, но не пошевелилась. Серый гусак зашипел и помчался ко мне, хлопая крыльями. Не добежав до меня, он метнулся в сторону и скрылся в кустах. Где-то в лесу на дне каньона боевыми кличами индейцев перекликались мальчишки.
Человек, вышедший из дома, мог сам сойти за индейца. Он был одет в грязные полотняные шорты, а больше ничем не прикрытое тело казалось обуглившимся от солнца. Его черные с проседью прямые волосы свисали вдоль лица длинными прядями.
– Привет, - сказал
– Правда, прозрачный денек? Надеюсь, вы обратили внимание на качество света? Какое-то особенное качество. Уистлер [2] мог бы его схватить, я нет.
– Мистер Уайлдинг?
– Собственной персоной.
– Он протянул мне перепачканную красками ладонь.
– Рад вас видеть. Рад видеть кого угодно и что угодно. Вам когда-нибудь приходило в голову, что свет создает ландшафт, а значит, мир каждый день создается заново? С определенной точки зрения, с моей точки зрения.
2
Уистлер Джеймс (1834 - 1903) - американский живописец. Был близок к французским импрессионистам.
– Никогда не приходило.
– Что ж, подумайте об этом, - серьезно сказал он.
– Свет создает ландшафт из древнего черного хаоса. Мы, художники, пересоздаем его. Выходя утром из дома, я не могу не ощущать себя Богом во второй день творения. Или в третий? В общем, это не важно. Я отрешился от времени. Живу в чистом пространстве.
– Мое имя Арчер, - перебил я, опасаясь быть погребенным под лавиной слов.
– Две недели назад...
– Прошу простить мою одичалость. Я так редко вижу людей, что готов всякого заговорить до смерти. Вас зовут Арчер [3] ? Вы случайно родились не под созвездием Сагиттариуса [4] ? Если бы это было так, - заключил он неловко, - было бы смешно.
3
Archer - Стрелец (англ.).
4
Sagittarius - Стрелец (лат.).
– Как ни странно, мое первое имя - Сагиттариус. Смешнее не бывает.
Уайлдинг разразился высоким пронзительным смехом, похожим на гогот пересмешника. Мальчишки вторили ему своим улюлюканьем.
– Так кто вы?
– спросил наконец он.
– Зайдите и выпейте чайку. Я только что заварил.
– Я детектив.
– По поводу Синглтона?
– Да.
– О!
– Приглашение угоститься чайком больше не возобновлялось.
– Я не могу ничего добавить к тому, что уже рассказал другим.
– Я работаю один. Я с другими не разговаривал и не знаю, что им известно и что они по этому поводу думают. Мое личное впечатление, что он мертв.
– Чарльз мертв?
– От удивления или иного чувства его выдубленное лицо сморщилось, словно его стянула тугая резинка.
– Было бы жаль. Ему всего двадцать девять. Почему вы решили, что он мертв?
– По аналогии. Вчера была убита женщина, очевидно знавшая, что случилось с ним.
– Блондинка? Убита?
– Негритянка.
–
Он сидел по-индейски на корточках, упершись локтем в торчащую голую коленку, и чертил пальцем по пыли. Сперва обозначился силуэт гроба, который затем превратился в контуры маски, немного напоминавшей его собственное лицо. Подошла курица и клюнула его в запястье.
Уайлдинг встал и легонько шлепнул себя по глазам рукой, нарисовавшей гроб.
– Вот оно, твое символистическое мышление в самом жутком его проявлении. Иногда мне кажется, что моя святая мать согрешила с индейцем.
– Он стер рисунок обутой в сандалию ногой, не переставая говорить: - Художник превращает события в зрительные образы, поэт превращает события в слова. А что делает человек действия, Арчер? Переживает их?
– Я думаю, ваш друг Синглтон переживал. Насколько я понял, он был вашим другом, или остается.
– Конечно. Я знал его еще школьником. До того, как мои картины стали продаваться, я работал в Арройо школьным учителем. И он приезжал сюда каждое лето почти десять лет подряд. Отсюда видна его халупа.
Он показал вдоль каньона на север. Почти в самом его начале, примерно в полумиле от жилища художника, среди зеленых дубов тускло поблескивал коричневой краской приземистый бревенчатый сруб.
– Я сам помогал ему ее строить, летом сорок первого. Там всего одна комната, но Чарльз любил называть ее своей студией. После первого года в Гарварде он вернулся с идеей стать поэтом. Мамашин дом на холме давил на него. Иона, и ее дом - не знаю, знакомы ли они вам, - покрыты коростой традиции, не той традиции, которой может питаться начинающий поэт. Чарльз сбегал от них сюда. Он называл этот каньон долиной душетворения.
– Я бы хотел взглянуть на его дом.
– Я с вами.
Уайлдинг устремился к моей машине, я последовал за ним. Я выбрался на щебенчатую дорогу, прорезанную в стене каньона, и свернул по ней налево. На втором по счету почтовом ящике было написано имя Синглтона. Опять свернув налево, я нырнул в каньон. Примерно на полпути до дна, на естественном выступе между сходящимися стенами каньона, стоял бревенчатый домик. Выйдя из машины, я увидел, что его дверь запечатана.
Я повернулся к Уайлдингу:
– Вы мне не сообщили, что дом опечатан. Шериф не исключает насилия?
– Он мне не исповедовался, - отбрил меня Уайлдинг.
– Когда я ему сказал, что слышал выстрел, он не слишком взволновался.
– Выстрел?
– Простите, я думал, вы знаете. В субботу поздно вечером отсюда донесся выстрел. Я тогда не придал этому значения, потому что здесь постоянно стреляют - и в охотничий сезон, и не в охотничий. Когда они меня расспрашивали, я, конечно, об этом упомянул. По-моему, они после этого тщательно обследовали местность. Ни пули, ни каких-то других следов они не нашли.
– Естественно, если она попала в Синглтона.
– Боже упаси. Вы что, действительно считаете, что Чарльза могли застрелить в его собственном доме?
– Если бы полиция не подозревала, что здесь что-то произошло, дверь бы не запечатали. Что еще вы слышали в тот вечер?
– Ничего, абсолютно ничего. Единственный выстрел около одиннадцати, и все. По дороге промчалось несколько машин, но тут всегда допоздна движение.
Уайлдинг подошел к большому окну, вырубленному в передней стене симметрично двери. Поднявшись на цыпочки, он стал смотреть в щель между полузадернутыми монастырски коричневыми занавесками.