Насмешливый лик Смерти
Шрифт:
– Да, поначалу такая и была, все одна да одна. Все вечера просиживала в комнате с маленьким граммофоном, который с собой притащила. Я еще подумала, что для молодой женщины это странный способ проводить отпуск, и так ей и сказала. Она как захохочет, да не весело, а истерически. Тогда-то я поняла, что она вся напряженная, как пружина. Я даже начала чувствовать напряжение в воздухе, когда она была в доме. А она была в нем двадцать три часа из двадцати четырех, точно.
– Ее кто-нибудь навещал?
Она помедлила с ответом.
– Нет, никто. Она сидела в комнате и крутила свой джаз. Потом я
– Ее голос стал сиплым от негодования.
– Может, это успокаивало ее нервы?
Она пронзила меня взглядом.
– Алекс сказал мне то же самое, когда я с ним поделилась. Он стал ее защищать, и тут меня разобрало беспокойство, что бабенка и мальчишка живут под одной крышей. Это было в конце прошлой недели. Потом, в середине этой недели, в среду на ночь глядя, слышу в ее комнате топот. Стучу. Она открывает в шелковой пижаме, а у нее за спиной Алекс. Якобы она учит его танцевать. Ясно, чему она его учила, в красной-то шелковой пижаме, всяким беспутствам, и я высказала ей это прямо в лицо.
Ее грудь вздымалась от гнева, накатившего, как вторая волна землетрясения.
– Я сказала, что она превращает мой добропорядочный дом в кафе-шайтан и чтобы оставила моего сына в покое. Она сказала, что Алекс сам этого хочет, и он ее поддержал, сказал, что любит. Я обошлась с ней сурово. Красная шелковая пижама на ее бесстыдной плоти заставила меня забыть о любви к ближнему. Меня охватила грешная ярость, и я сказала, чтобы она отвязалась от Алекса или убиралась из моего дома в чем была. Я сказала, что готовлю своему сыну лучшее будущее, чем она в состоянии ему дать. Тут Алекс вмешался и сказал, что если уйдет Люси, он уйдет вместе с ней.
Так, в общем-то, и случилось. Материнский взгляд, казалось, искал образ сына во мраке, в который увлекла его за собой Люси.
– Но вы все же позволили ей остаться, - сказал я.
– Да. Желание сына имеет надо мной власть. На следующее утро Люси сама ушла, но вещи оставила. Мне неизвестно, где она провела день. Знаю только, что она ездила куда-то на автобусе, потому что, вернувшись, жаловалась на дорожные неудобства. Вид у нее был разбитый.
– В четверг вечером?
– Да, в четверг вечером. Всю пятницу она была тихая и смирная, хотя какая-то озабоченная. Я видела, что у нее что-то на уме, и меня разобрал страх, уж не собирается ли она сбежать с Алексом. А ночью еще одна мерзость. Ну, думаю, если она останется, мы в мерзостях потонем.
– И что же это была за мерзость?
– Стыдно даже говорить.
– Это может быть очень важно.
– Вспомнив подслушанную мною ссору, я догадался, о чем умалчивала миссис Норрис.
– У нее был посетитель, да?
– Может, мне лучше вам рассказать, если это поможет Алексу.
– Она помолчала.
– Да, в пятницу ночью у нее был посетитель. Я слышала, как он вошел к ней через боковую дверь, и подсмотрела, как он вышел. Она развлекала мужчину, белого мужчину. В ту ночь я не стала с ней об этом говорить. Решила усмирить гнев. Я обещала себе помолиться и заснуть, но глаз не сомкнула. Люси встала поздно
– Лучше б вы удержались.
– Я знаю. Я каюсь. Это было необдуманно и недостойно. И ни к чему не привело. В тот же день она позвонила ему, и он полетел на зов. Я спросила, куда он идет. Он даже не ответил. Взял без разрешения машину. Тут я поняла, что, как бы ни повернулось, сын для меня потерян. Раньше мое слово было для него законом.
Вдруг она разрыдалась, уткнув лицо в ладони, как черная Рашель, оплакивающая разбитые упования всех матерей, черных, белых и желтых.
Дежурный сержант, появившийся в дверях, некоторое время молча наблюдал за ней. Потом произнес:
– Ей плохо?
– Нет, она беспокоится за сына.
– Имеет все основания, - безразлично констатировал он.
– Вы Арчер?
Я ответил утвердительно.
– Лейтенант Брейк сейчас примет вас у себя в кабинете, если вы дожидаетесь.
Я поблагодарил, и сержант скрылся.
Приступ горя миссис Норрис прошел так же внезапно, как и начался. Она сказала:
– Прошу меня простить.
– Ничего, ничего. Вы должны помнить, что Алекс может оставаться порядочным человеком, даже если он вас ослушался. Он достаточно взрослый, чтобы принимать решения.
– С этим я могу смириться. Но покинуть меня ради доступной женщины - это жестоко и неправильно. Она привела его прямо в тюрьму.
– Вам не нужно было пробуждать его ревность.
– Вы из-за этого перестали в него верить?
– Нет, но у него был мотив. Ревность - опасный инструмент, и не стоит на ней играть, особенно без веских оснований.
– Да ясно, чем она занималась с белым мужчиной, поздно ночью, в своей комнате.
– У нее была только одна комната.
– Да.
– Где же еще она могла принимать посетителей?
– Я позволяла ей пользоваться гостиной. У меня хорошая гостиная.
– Вероятно, она хотела сохранить визит в тайне.
– Почему это, интересно узнать.
– Вопрос заключал в себе ответ.
– Есть масса причин, по которым мужчина может навестить женщину. Как он выглядел?
– Я видела его всего секунду, под уличным фонарем на углу. Обычный мужчина, среднего роста, средних лет. Походка немножко вялая. Лица я не рассмотрела.
– На одежду обратили внимание?
– Да. На голове какая-то нахлобучка - то ли шляпа, то ли панама. Яркий пиджак. Брюки потемнее. По виду нереспектабельный.
– По сути тоже, миссис Норрис. Но могу вас уверить, что он приходил к Люси по делу.
– Вы с ним знакомы?
– Его зовут Макс Хейс. Он частный детектив.
– Как вы?
– Не совсем.
– Я собрался подняться, чтобы идти.
Она удержала меня, положив ладонь мне на локоть.
– Я слишком много наговорила, мистер Арчер. Вы по-прежнему верите, что Алекс невиновен?
– Конечно.
– Но меня тревожил мотив, которым она снабдила сына.
Почувствовав мое сомнение, миссис Норрис печально меня поблагодарила и отняла руку.