Не хлебом единым
Шрифт:
Неугомонные мыши запищали сразу в несколько голосов, и Анна Петровна вспомнила, что это к голоду, когда мыши одолевают, так мать еще говорила. А что? Очень даже и возможно, что в зиму голод будет. Слухов много на этот счет... Тут Анна Петровна, наверное, заснула, потому как сразу вдруг наступило утро, раннее, и пора было вставать. Ох, нелегко это, когда тебе восемьдесят пять, когда тело грузное и непослушное, словно чужое, когда ноги чудовищно отекли и еле-еле двигаются, разве что не скрипят как несмазанные
Анна Петровна, стараясь излишне не шуметь, подошла к сестрицыной кровати. Та лежала пряменько, совсем недвижно, и, казалось, спала. Лишь высохшие, без кровинки, губы двигались и чуть слышно шептали “Господи, помилуй...” Слова эти уплывали вверх сквозь потолок, сквозь все вышележащие этажи, сквозь крышу, прямо в небо, и если бы встала сверху тысяча этажей, если бы самые высокие горы вдруг накрыли бы их своей неописуемой громадой, то и тогда путь их был бы не более затруднителен, чем сейчас, ибо сильнее и нет-то ничего в целом свете — только молитва и вера, хотя бы капля веры...
Антонинушка не спала. Не открывая глаз она вдруг спросила:
— К обедне-то не пойдешь, Аннушка?
— Я? — чуть запнулась от неожиданности Анна Петровна. — Не собиралась сегодня, хотела в воскресенье, а что, надо идти?
— Как пойдешь, за Никиту Иваныча подай сорокоуст. Нонче во сне его видела, плохонько ему.
— Это что же, деверь твой? — с трудом припомнила Анна Петровна. — Сколько уж годков, как помер?
— Молиться надо за него, на нем полвоза камней тепереча, плохонько ему, а он все же брат моему Семену.
— Полвоза, — удивилась Анна Петровна, — почему именно полвоза?
— Лет десять назад его видела, — объяснила Антонинушка, — тогда воз целым был, а он плакал и молча так смотрел с мукой. Теперь вот только полвоза...
— Тебе надо чего, Антонинушка? — спросила Анна Петровна. Но та лишь молча покачала головой и больше ничего не сказала. Анна Петровна, постояв, побрела в красный угол. Поправив фитилек лампады, она принялась вычитывать обычное молитвенное правило. Начинался новый день жизни...
* * *
После полудня уже, когда Анна Петровна кормила сестрицу обедом, вдруг пришла к ней догадка, и она уверенно сказала:
— А я знаю, почему теперь полвоза. Это ты, Антонинушка, молилась, десять лет, и простил Господь ему половину грехов. Я, сестрица, твою молитву знаю.
— Окститсь! — замахала на нее сухонькой ручкой Антонинушка, и глаза ее стали вдруг строгими, — Окститсь, Анна, какие такие мои молитвы? Нет ничего. Это Господь милосердый. У Него много милости к нам грешным. Все едино Его милостью.
— Ну ладно, ладно, прости уж меня глупую, будь по-твоему, — примирительно попросила Анна Петровна, но по глазам было видно, что неколебимо осталась она при своем мнении.
— А помнишь, Антонинушка, как
Забытая каша остывала в тарелке, а Антонинушка, чуть заметно кивнув, молча смотрела на сестрицу, и на щеку ее вдруг выкатилась нежданная слезинка. Анна Петровна заметила и всплеснула руками:
— Ах, да что это я, ты кушай, сестричка, кушай.
Но та, отказываясь, покачала головой.
— Да что это ты съела! — попыталась настаивать Анна Петровна, продолжая их каждодневное обеденное противостояние (возможно, единственное). — Две ложки всего-то. Еще покушай...
Но Антонинушка уже прикрыла глаза, и губы ее задвигались в привычном ритме, творя молитву. Анна Петровна как всегда была побеждена, но настаивать не смела, понимая в глубине души, что сестрица ее в большей степени уже небесная голубка и ей эта дебелая земная пища, постольку поскольку. Она молча постояла рядом, безсильно опустив руки, и пошла на кухню управляться с домашними делами.
Вспомнились слова отца Валентина о молитве. “Она, молитва, никогда не пропадает даром, — говорил батюшка, — исполняет ли Господь прошение или нет. По неведению мы часто просим себе неполезного. Бог не исполняет этого, но за труд молитвенный подает что-то другое, возможно, и незаметное для нас самих. Потому неразумно говорить: “Богу помолился, а что получил?” Господь ведает, что для нас благо, а что нет, и, не исполняя худого прошения, уже этим творит благо: ибо если б исполнил, худо было бы просителю...”
К вечеру, уже после восьми, зашла Серафима, давняя знакомая Анны Петровны, крепкая еще женщина лет шестидесяти.
— На чаек, будь любезна, — пригласила ее Анна Петровна на кухню.
— Спаси Господи, — поблагодарила Серафима, — я к сестрице твоей на минутку подойду, можно?
— Можно, — отчего-то не очень охотно позволила Анна Петровна.
Серафима почувствовала и извинилась:
— Да я не буду безпокоить, я благословение только возьму.
— Иди уж, — махнула рукой Анна Петровна.
Серафима осторожно приблизилась к кровати Антонинушки и протянула вперед сложенные лодочкой ладошки рук:
— Матушка, благослови!
— Да нешто я игуменья, — слабо возразила Антонинушка, но все-таки перекрестила протянутые Серафимины ладошки. А та попыталась схватить и поцеловать ее сухонькую легкую ручку.
— Окстись, — слабо отмахнулась от нее Антонинушка, — Бог с тобой. Усерднее молись и причащайся почаще.
— Да я молюсь, матушка, не умею правда как ты. А причащаюсь и вправду редко, в посты лишь. А ты откуда знаешь, Бог открыл?