Не измени себе
Шрифт:
— Знаю, знаю, к девчонкам из десятой? — еще издали заулыбалась строгая вахтерша.
— Пухова в десятой?
— Во-во, к ней-то и собираются. Вон та, что предпоследняя… Туда и стучи.
Он не постучал, а надавил дверь плечом. Услышал голос Тамары:
– Господи, кто же это ломится?
За цветами он ничего не видел.
Но стоило свалить все свертки на диван, как поднялся радостный визг. Первой повисла на Борисе Тамара. Зацеловала, при всех, демонстративно.
Поднялся гвалт, шум, смех. Но Борис растерянно искал ту, ради которой пришел. А она закрыла ему сзади глаза. Борис схватил ее за руки и повернулся.
Перед ним стояла красивая яркая девушка. Именно яркая. Будто и не было больницы. Молодость взяла свое. Платье в крупных цветах подчеркивало стройность ее фигуры. Вот уж действительно королева!
— Да обними ж ты его, Женька! — крикнул кто-то из девчат.
А Женя будто и не слышала. Она все смотрела на Бориса. Счастье было в ее глазах? Да, пожалуй. Но еще в них как бы застыл вопрос: за что мне все это? Что я сделала всем вам хорошего? Во всяком случае, именно это прочитал Борис в ее взгляде.
В неожиданно образовавшейся паузе послышался шутливый, но и упреждающий голос Тамары:
— Если ты его не станешь целовать, я это сделаю с удовольствием.— И она потянулась руками к Дроздову.
— Ну, уж нет, Томочка. Сначала я сама…
— Ну, пропал парень… Зацелуют.
То был уже мужской голос. Борис хотел обернуться и не успел. Женя наклонила его голову, стала целовать глаза, щеки, нос, подбородок. А губы все же обходила, будто страшилась чего-то.
Тамара властно отстранила Женю.
— Эх, ты! Разве так целуют?
Но Женя загородила собою Бориса — все рассмеялись.
— Иди, целуй вон Сашуню своего.
— А я думала, ты и ревновать не умеешь.— Тамара, улыбаясь, подталкивала к Борису высокого парня.— Это Сашуня мой ненаглядный. Познакомься, Борис.
Дроздов поспешил пожать протянутую руку. «Ненаглядный» и в самом деле оказался красивым парнем. Был он высок, худощав; черные волосы, расчесанные на косой пробор, приглажены бриллиантином. Хорошо сшитый костюм, белая сорочка, галстук…
Шyм в комнате внезапно смолк, будто выдернули штепсель громкоговорителя. С другого конца комнаты, прорезая тишину, донесся Тамарин голос; как получилось, что он, Дроздов, попал в газету?
— Сам удивляюсь, Тамарочка. Ни за что ни про что. Влип, что называется.
Ответом был смех. А потом пришли приглашенные девушками парни: Анатолий, Андрей, Алексей. Запомнил легко, все на «А». И все по первому взгляду свои, рабочие ребята. Не дождавшись приглашения, поволокли со стола кому что поближе. Получив по рукам от Тамары, дисциплинированно
И Борис ловил через стол ревнивые взгляды Жени. Правда, грустно ей, пожалуй, не было: она то отвечала на внимание Анатолия с одной стороны, то на ухаживания «ненаглядного». Наконец, когда, сдвинув столы, изготовились к танцам, Борис «выловил» Женю, и тотчас выяснилось: танцоры они скверные. Хоть в этом сошлись.
— Давай удерем незаметно,— шепнула Женя.
Улизнули, кажется, удачно. Женя вцепилась в его два пальца: ладонь оказалась совсем маленькой, горячей, хотя и жесткой. Говорили обо всем и ни о чем, пока не очутились на берегу Москвы-реки. Забрели в безлюдный уголок, снега здесь почти не было.
— Ну как, Женя? Отдышалась?
Она вздохнула всей грудью, подняла на него глаза.
— Ох… Даже верить боюсь.— Торопливо стала рассказывать, как ее учит Екатерина Михайловна.— Уже пять раз похвалила.— И вдруг прижалась щекой к тыльной стороне его ладони и поцеловала.
Борис отдернул руку, как от ожога.
— Да ты что?! Что я тебе, поп? Чего ты мне руки целуешь?
— Какая она у тебя большая, добрая!.. И сам ты… такой надежный и добрый-добрый…
Расстегнув пальто, девушка прижалась к его груди. Щека Жени оказалась где-то у его подбородка, а руки — у него за спиной. Тихо отстранив голову Жени, он поймал ее губы, крепкие, горячие, податливые. Целовались долго, пока дрожь не охватила обоих. Он опомнился первым, а Женя не отпускала.
— А ты на самом деле любишь?
— Очень!
— А за что?
— Разве любят только за что-то? Все время о тебе думаю.
— И я тоже. Но боюсь, боюсь!..
— Чего?
— Уйдешь! Узнаешь все и уйдешь.
Первым порывом было сказать, что он и так знает много, но не ушел же — наоборот, стал еще ближе и теперь готов заслонить ее ото всех бед, от всего злого и подлого.
Но сказал другое:
— Запомни, Женя. Никогда у тебя не будет более верного человека, чем я. Что бы со мной или с тобой ни случилось… — Он сжал в ладонях ее лицо, заглянул в глаза.— Помни, у меня это — на всю жизнь.
— Это правда?!
— Правда. Сил у меня на десятерых хватит. Если поверишь… шагай рядом.
— Да я знаю… верю… Но я, я такая плохая… Разве я могу с тобой… с таким… — и заплакала, горько и безутешно.— Я исстрадалась вся.
— Но почему?!
— Тебя так долго не было. Я думала — ну все, конец. Узнал обо мне и шарахнулся… А Тамара мне сказала… ты в какой-то комиссии…
— Тамара?
— Она тебя тоже ждала.
— Почему меня? У нее же Сашка…
— Нет… Он ко мне лезет. Четыре раза провожал. Замуж зовет.