Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
Старшина вприщурку сверлил взглядом каждого, затем, тыча пальцем: «Ты, ты и ты – в
сторону!» – жестом как бы отгребая их. Просмотрел весь строй и отобрал еще
четверых. Двенадцать гавриков стояли сбоку, и весь этап их знал – все, как один, воры
в законе. Папа-Римский отобрал их на глазок, без формуляров и списков, хороший
профессионал не станет мараться с бумагами. Сейчас их всех отведут в Шизо и
начнется следствие – ночью придушили дневального из
нас, пока мы сидели, ждали, когда бараки помоют с хлоркой. Крепкий парень лет
двадцати двух, с большими кулаками, свойский, доверчивый, охотно рассказывал, как
ему живется в бараке усиленного режима, вон там, на краю зоны землянка с
крохотными оконцами, как норы для зверья. «Двину по роже, он летит с копыт в
дальний угол и потом как шёлковый». Его слушали – «Ну-ну, давай-давай» – никто его
пальцем не тронул и не материл, мол, позорно зеку своих охранять да еще рыло им
чистить, ходил он уже приговоренным, пусть походит последний день, мы
великодушные.
Блатных увели, остальным объявили, что мы вливаемся в третью колонну – вот
вам начальник колонны, вот нарядчик, вот пом по быту. Нарядчик записал, какая у кого
специальность, пообещал, что всех распределят как надо, а пока, братва, поработаем на
общих. Завтра выходим на строительство БОФа, большой обогатительной фабрики,
утром подъем в пять тридцать.
Вечером я пошёл в санчасть. Амбулатория видна по толпе у входа, сплошная серая
масса, вроде бы очередь, но попробуй разберись, кто за кем. Один занимал с утра,
другой еле стоит, температура сорок, третий просто сачкануть пришел. Через головы я
увидел в дверях вышибалу, плечистого белобрысого парня в серой робе, кличка у него
Вася Морда. Я протиснулся к нему кое-как – мне надо к начальнику санчасти, я
медицинский работник. Вася мне – становись в очередь. А очередь здесь до утра, как-
нибудь потом..
3
Я стал ходить с бригадой на общие работы, строить БОФ. Настроение было на
удивление ровное, умиротворённое, наверное, потому, что кончилась тягомотина
пятилетнего моего бегства, нет больше угрозы разоблачения, остальное как-нибудь
переживём. Сил у меня хватало, хотя работа тяжелая, мы рыли траншеи. С нового года
обещали зачёты день за три, а если еще спецчасть допустит меня к медицине, то совсем
хорошо.
На БОФе работал вольный прораб из хакасов, молодой, образованный, я
расспрашивал его, где мы находимся, в каком краю. Битые зека над моими вопросами
громогласно ржали: за твой срок тебе столько насуют этапов, что названия не
запомнишь.
прораб рассказывал. Здесь Хакасия, автономная область на берегу самой большой в
стране реки Енисей. Коренное население имело письменность раньше русских, но всё
было уничтожено монголами. Здесь невероятное число курганов, захоронений, больше,
чем по всей Сибири. Хакасию называют великим могильником скифов, на один
квадратный километр тысяча захоронений. «Здесь были самые великие сражения», – с
гордостью сказал прораб. При раскопках находят бронзовые кинжалы, всякие
украшения, веками здесь стоят каменные идолы, ни них таинственные знаки, никто не
может разгадать, ни народ, ни учёные. А почему рудник называется Сора? Потому что
здесь река Сора, а долина называется Сорыг, сердитая земля. Что ж, будем иметь в
виду. Хакасов при царе называли минусинскими татарами, а древнее имя народа
кыргызы. Вот так вот, от одних киргизов меня увезли, к другим привезли, никак я в
Россию не попаду. У них и язык похож. По-хакаски красный «хызыл», по-киргизски
«кызыл». А черный «хара», и по-киргизски так, и по-казахски так, только буква «х»
меняется на «к», тверже звучит. Сначала мы должны здесь построить крупнейший
молибденовый комбинат, а потом и крупнейший город.
Дни шли за днями, а спецчасть, однако, молчала. Пошел я вечером в амбулаторию,
там опять народу полно и Вася Морда стоит, службу несет. Встал я в очередь, стоял-
стоял, вышел начальник амбулатории, капитан медслужбы, к нему сразу ринулись,
сбивая друг друга. Побрёл я обратно в барак, одно утешение – со дня на день объявят
на БОФе зачеты, если перевыполнишь 150 процентов, пойдет день за три. Буду
мантулить на общих, через год забуду, к чертям, латынь, не смогу написать
простенького рецепта, вылетят все симптомы, анатомия, физиология. Сколько томов я
вызубрил! На разводе каждое утро я смотрел на окна амбулатории и за версту слышал
запах лекарств и представлял чистый белый халат после горячего утюга. Оказывается,
я люблю медицину, всё-таки мое призвания. А попасть туда никак не могу, спрашиваю
у нарядчика, а он мне – вызовут, если статья позволяет. Ждал я, ждал и дождался.
Вечером после ужина от двери голос на весь барак, крик-рык: «Зека Щеголихин – на
выход!» – со сталинским акцентом, то ли грузин, то ли армянин. Выхожу, смотрю,
стоит отъевшийся штабной придурок, махнул рукой и двинул вперёд, я его еле догнал,