Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
положил клок ваты, залил хлорамином и воткнул туда градусники. Размочил таблетку
красного стрептоцида, намалевал на листке красный крест, лейкопластырем прикрепил
на дверь – и медпункт готов.
«Вы мне разрешите здесь поселиться?» – Албергс показал на потолок. В бараке
ему надоело, здесь вдвоем веселее, а если кто-нибудь будет ломиться, то мы
отобьемся. И Альбергс звезданул здоровой рукой в дверь сильно, оглушительно,
громыхнул как
чемпионом Латвии в среднем весе, при Ульманисе у них был профессиональный бокс.
Я не стал возражать, Альбергс тут же принес доски и за пять минут соорудил себе
полати под потолком, надзор зайдет, не увидит.
Вечером наш первый прием прошел спокойно, я освободил четверых на завтра,
среди них доцента Хигеровича из Одессы, с температурой, и бывшего офицера
Семенова с радикулитом, их надо запомнить, они скоро понадобятся. После отбоя
пришел шестерка начальника колонны Хабибулина – тебя вызывают. Огромная
комната, хоть в баскетбол играй, вдоль стены топчаны, аккуратно заправленные. Сам
Хабибулин, усатый, черный, в тюбетейке, сидел как падишах, скрестив ноги, на
цветастом шелковом одеяле. По бокам пухлые подушки, над головой черная тарелка
радио. Большой стол перед ним заставлен посудой, полно жратвы, самовар, заварные
чайники штук пять, чашки, целый сервиз, у меня глаза разбежались, я на воле не видел
такой роскоши. Яркая лампочка под абажуром с кистями, пол надраен до блеска и
радио мурлычет, – куда я попал? Народу немного, человек восемь-десять, все
восточного типа, одинаково угодливые. Хабибулин двинул пальцем, и мне тут же
поставили табуретку, налили чаю в фарфоровую чашку с узором, подвинули мне
тарелку, а на ней ломоть белого хлеба да еще с маслом, я не видел его сто лет. «Кушай,
доктор, кушай, – сказал Хабибулин. – Как тебя зва-ать? Что тебе на-адо? Какой
помощь?» Я ответил коротко, всё у меня есть, спасибо, пока ничего не надо. «Статья у
тебя кака-ая? Сро-ок? – обходительно, ласково продолжал Хабибулин, мельком глянув
на меня и сразу оценив – молодой, честный, значит, глупый. – Народ у меня культу-
урный, инжене-еры, доце-енты, сво-олочи», – врастяжку, не спеша говорил он, глядя
мимо меня и что-то соображая по другому делу, как глава великой державы. Говорил он
вроде бы нормально и даже уважительно, доктором называл, но вместе с тем
пренебрежительно. Ему было наплевать, кто перед ним – прислали, надо его
обработать. Шестерили ему абреки с кошачьей повадкой, не просто ходили,
на полусогнутых. Сам Хабибулин и все шестерки были гораздо старше меня, сидели не
первый год, иные не первый срок, судя по наколкам, не будут они зря перед студентом
пластаться. Напоили, накормили, спасибо, что тут можно сказать. Хабибулин подал мне
руку, приходи, доктор, кто будет обижать, скажи. В этот момент открылась дверь, и
послышался исключительно блатного тембра голос: «Гражданин начальник, век
свободы не видать, чихнарю дай, сука буду, верну завтра». Я увидел интеллигента в
роговых очках, одетого как народный артист или как вор с законе – пушистый
кремовый свитер с высоким, до ушей, воротом, брюки шевиотовые и обувь, не
зековские чэтэзэ, а унты, причем не дешёвка, настоящие оленьи унты с нежным и
лоснистым мехом. Увидев меня, он поздоровался уже без придури, приветливо и
любезно, как бы сняв маску. Я встал, уступил ему свою табуретку. «Нет-нет, спасибо»,
– он легонько коснулся моего локтя. «Наш доктор, я добился, чтобы прислали», –
сказал Хабибулин таким тоном, мол, просил золото, а дали… Человек подал мне руку:
Фефер Александр Семенович. Приветливые карие глаза, располагающий жест.
В медпункте я с восторгом всё описал, как меня принял начальник колонны, но
Альбергс моего захлёба не разделил, сказал: он хитрый. Про Фефера: шишка,
начальник лаборатории на БОФе, у него двадцать три патента на изобретения.
Послышался стук в дверь, и вошел Фефер – прошу извинить за позднее вторжение, нет
ли у вас чего-нибудь почитать. Я пригласил его сесть. Он спросил, откуда я и давно ли
у хозяина. «Из Алма-Аты, сижу седьмой месяц». – «А я четырнадцатый. Если считать
одни декабри. А что это у вас за инкунабула?» – Он показал на мою толстенную книгу.
– «Внутренние болезни» Тареева». – «Разрешите мне ее полистать перед сном?» –
«Пожалуйста-пожалуйста. – Мне приятно было говорить с ним, да еще латынь
услышать: инкунабула. – А у вас нечего почитать?» – «Что вас интересует? Проза,
поэзия, мемуары?» – Будто у него публичная библиотека. – «Стихи, если есть». Он
ушел и минут через пять вернулся, чем снова удивил меня, столько лет сидит, но
манеры совсем не лагерные – обещал и тут же сделал. Обычно – пообещал, взял и
пропал, а тебе наука, впредь не будь дураком. Я отдал Феферу чужую, между прочим,
книгу, мне ее Вериго дал на три дня, это мой справочник, моя работа, но я не мог