Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
легонько рассмеялась. – Как цуцик!» Ей весело, для нее игра, забава. Только бы не
вздумала она перейти на другую работу. Пусть Гулаг им платит двойную, тройную
надбавку, я согласен, из моего кармана. Неужели она не видит, что любить ее так, как я,
никто никогда не будет? Прикоснуться бы мне губами к ее смуглой тонкой щеке, и,
если останусь жив, накинусь коршуном, хватит ей насмешливо улыбаться.
Какой вечер прекрасный, тянет из тайги хвоей, травами,
стихами. Легкая мгла двинулась в сторону месяца, протяжная тучка поплыла по небу,
но пока светло, ясно, халат на Сашеньке светит золотым отливом и платье видно,
палевый крепдешин. Сейчас всё для меня особенное, глубокого вечернего цвета. А на
небе тени текучие, словно ангелы несут месяц сквозь облака, как лампаду для
заблудших и падших. Сияет матово халат ее херувимский, а за спиной у Сашеньки два
пологих, длинных, до самой земли крыла. Нам бы чудо одно на двоих, пусть она
взмахнет крылами, и умчимся вместе ввысь по косой, как две стрелы рядом, вон к той
зеленой звезде. Выбежит из больницы конвойный и будет целится в наш полет, я его
никак не могу забыть, в этом видении символ моего состояния. А мы исчезнем, улетим
с ней далеко-далёко. Вон там, за горой, Китай рядом, чуть правее Индия, всё у нас под
рукой, а через океан Австралия, где дикая собака Динго, или повесть о первой любви.
«У тебя… крылья за спиной», – сказал я и положил руки на плечи. Себе. «Я тебе
что – вертолёт?» – она рассмеялась. «Не-ет, ты ангел». Мерцает месяц в ее глазах,
тучки идут быстро, несут осень, первые ее предвестники. «Я б тебя поцеловала, да
боюсь, увидит месяц», – сказала она, и сняла остатки моих креплений, я схватил ее и
впился в губы. Она стала вырываться, но легко, не сердито и с затаённым смешком,
угловато отталкивая меня, месяц прыгал в ее зрачках и, только борясь со мной, она
глянула мне в глаза, и мгновенно посуровела, что-то поняла и испугалась, не знаю чего,
может быть, перемен крутых. Бондаря она увела от жены с ребенком, почему бы меня
не увести от Гулага? Все-таки я заставил ее глянуть, в другой раз прямо скажу:
посмотри на меня, а то поцелую. Ее ждет муж, меня ждет конвой. Сейчас один из них
появится или оба выйдут, одинаково зоркие, неумолимые, и пойдем мы с ней в разные
дома, в разные постели.
«Ой, мне так на море хочется! – воскликнула она. – Ты в Ялте был?»
А мне сразу рассказ Чехова о любви, дождливая Ялта, серая набережная, идет
молодая дама, а за ней белый шпиц. Потом мужчина. Она была замужем, и он женат,
они полюбили друг друга,
и заставили жить в отдельных клетках. Грустно мне стало от дамы с собачкой, от Ялты,
где я, конечно же, побывал вместе с Чеховым. На луне побывал с Жюль Верном, на
Северном полюсе с Амундсеном и в Полинезии с Миклухо-Маклаем. Я везде побывал
– с книгой, а в натуре самый дальний маршрут мой – этап в Сибирь. Но Сашенька не
думала о книгах, она хотела уехать и меня с собой не звала.
«Нам обещали путёвку в Ялту на тот год». – «Я тебе стихи прочту: «Спишь,
змеёю склубясь прихотливой, спишь в дурмане и видишь во сне даль морскую, и берег
счастливый и мечту, недоступную мне». Похоже?» – «Похоже, – согласилась она. – Ты
написал?»
Уедут они в Ялту, а мы останемся. Остро, больно кольнула картинка – Пульников
храпит пьяный в заброшенной комнатёнке. Зато на воле. Придет время, и я выйду. Есть
ли у меня мечта? Увезти ее в Ялту и прислать оттуда Бондарю телеграмму: не серчай.
Она всё понимает, она хорошо на меня смотрит. Завтра я буду смелее. «Я тоже…»
Вечером я рассказал Вериге про Пульникова, положение у него богомерзкое, не
могу забыть его заброшенность. Пошли с Вериго в ординаторскую, позвали блатных –
так и так, Филипп на воле пропадает, нельзя ли ему помочь. Они выслушали молча, не
встали в позу: а при чём здесь мы? Только один вопрос: что ему надо, хату обставить?
Я начал прикидывать – побелить или, может быть, обои наклеить, больница ничего не
может, какой-нибудь шкафчик соорудить, у него шмотьё в углу свалено. Они обещали
послать туда бугра бесконвойного, и пусть он сам всё прикинет. Через неделю Светлана
побывала у Пульникова – выглядит квартира прилично, покрашен пол, стены
побелены, у входа новая вешалка, над столом желтый абажур с кистями, на столе
скатерть и графин. Похоже, ломанули бесконвойники чью-то хату в Соре. «А водку
видели?» – «Бутылка посреди стола. Я заходила с Бондарем. Филипп Филимонович
тут же бросился нас угощать».
А не могут ли воры в законе отучить от алкашества?
22
Хожу по зоне, дышу, мечтаю и жду, когда будет партийный съезд и новый кодекс,
подсчитываю, сколько мне скостят. Хриплый оклик спускает меня на землю. «Здорово,
Барон. Гаврош вышел из Малой зоны, тебе ксиву пуляет». Кличку мне приклеил Волга,
костерил меня фон-Бароном, но «фон» отпало. В лагере человек без клички – козявка.