Не жалею, не зову, не плачу...

Щеголихин Иван Павлович

Гаврош коротко написал, что хотел бы встретиться, покалякать, найди время и дай

сразу ответ. Я дал, сегодня в пять возле кинобудки. Гаврош вышел из штрафняка, надо

его хоть чем-то угостить, возьму остатки опийной настойки, найдется пять-шесть

таблеток кодеина с терпингидратом.

Гаврош мне интересен. Собственно говоря, любой крупный уголовник – феномен.

Я уже рассказывал про Колю Малого. А взять Питерского? Гаврош о своем

происхождении

не говорил, но я догадывался, он не из простой семьи, проскакивали

кое-какие частности. Он высокого роста, тип, я бы сказал, демонический – черные

брови, синие глаза, слегка раскосый, красивый. Сгубила его малина, хотя сам он так не

считает. Он убежден, психически нормального гражданина в нашей стране встретишь

только по лагерям, на воле остаются люди подлые, сволочи тайные или явные.

Порядочный на воле временно. Познакомился я с Гаврошем на каменном карьере,

потом он поступил в стационар с мастыркой, ввёл два кубика одеколона под кожу

голени и начался паралич нерва с атрофией мышц. Я пытался разобраться, какой тут

патогенез, а главное, почему всё потом проходит. Рисковали блатные сильно, но всё-

таки они что-то знали из чужого опыта, накопление шло как в древности, в донаучный

период. Ни в одном научном труде не сыщешь рекомендаций, как себя калечить.

Можно вспомнить Гюго «Человек, который смеется», там компрачикосы делали свои

тайные операции, уродовали детей и на этом зарабатывали. Наверное, жестокие

приемы калечения передаются из века в век, по цепочке, из уст в уста. У каторжных на

Руси тоже были свои способы.

От мастырки у Гавроша на стопе пропал пульс, голень стала холодеть, заметна

стала атрофия мышц. Могла начаться гангрена, мы докладывали Глуховой, да она и

сама видела. Однако удивительно, почему эта самая гангрена угрожала-угрожала, но не

начиналась, как будто у блатных были способы не только заделать мастырку, но и

гарантия избежать осложнений. Гаврош приходил в мою каморку, стуча новыми

костылями, приносил пачку чая или водку и заводил разговор о литературе, о

живописи, о кино, но только не о лагере, не о тюрьме и не о блатных. Сколько я ни

пытался что-нибудь такое-эдакое выведать про воровскую жизнь, он меня

неприязненно пресекал: не твоё дело, Женя, ты ещё дитя невинное. Досадно мне было,

он-то как раз много знал и мог толково изложить. Детей невинных, между прочим, не

бывает. Дети изначально преступники, они с рождения инстинктивно против взрослых

установлений, они только и слышат нельзя-нельзя-нельзя – от родителей, от школы, от

милиции,

от надзора. Не зря в Писании сказано: в начале всех начал был запрет. И

пусть всегда будет. А иначе наступит конец всех концов. Преступники остаются

детьми, общество со своими социальными институтами не смогло их довести до ума,

воспитать подчинение закону и традиции. Общество имеет тех преступников, которых

оно заслуживает.

Гаврош хорошо рисовал, причем карандаш держал как смычок.

Профессиональный художник так берёт кисть. Он показывал мне свои эскизы к

большому полотну «Покорение Сибири». Героем будет не Ермак, а сибиряки, они

отстаивали независимость. Я с ним спорил, при чем здесь независимость, если Ермак

прогонял поработителей? Татары 300 лет держали нас под пятой. «Татары это что,

национальность?» – с подвохом спросил Гаврош. Я пожал плечами – разумеется. Он

продолжил с напором: «Нет такой национальности! Наши ученые мудозвоны не

понимают простой вещи. Есть названия орд завоевателей, а в них кипчаки, монголы,

ногайцы и еще девяносто девять наций. И все варвары, по-французски тартары,

проверь по словарю. А в Казани живут булгары». На уровне открытия, прямо скажем,

какой-то дошлый космополит его просветил.

О проделках Гавроша до лагеря я узнал от других. Сразу после войны он «ходил

по карману» в форме офицера-летчика, и ему шел фарт. Лицо его вызывало доверие,

умные глаза, правильная речь. Вертелся он в офицерской среде, в ДКА на танцах, в

бильярдной, никто даже представить не мог, что старший лейтенант – вор-рецидивист.

Прокололся он возле пивного ларька, поддатый обчистил полковника и попался.

Нарушил заповедь мастера: не берись за дело под мухой. Выпили по кружке, выпили

по второй, полковник полез расплачиваться, а денег нет, целый пресс будто ветром

сдуло. Полковник начал озираться, а продавец армяшка ему глазами на летчика.

«Извините, старший лейтенант, вы случайно не видели, у меня кто-то деньги

вытащил?» – «Нет, товарищ полковник, не видел. А что, крупная сумма?» – «Полторы

тысячи», – отвечает полковник. «Ах, как жалко». А они у Гавроша в кармане, и

пульнуть некому. Полковник смотрит, сомневается, но армяшка ему мигает, и тут

полковник пошел напрямую: «Что это у вас в левом кармане, извольте мне показать».

Летчик, разумеется, оскорблен: зовите патруль, разберемся, попёр на него буром. Народ

собрался, тетки митингуют: неужели офицерам так мало платят, что они лазят по