Невидимая птица

Червинская Лидия Давыдовна

ОКТЯБРЬ

«Я радуюсь осенним дням в Париже…»

Я радуюсь осенним дням в Париже, как будто мне их кто-то подарил, Уже развязка с каждым часом ближе, а сколько новых чувств, желаний, сил. Какое небо, друг мой, и какою надеждой полон вечер в октябре… Такжизнь любить – и уходить с тоскою о разделенности и ласковом добре. Как щедро льется солнце, догорая… Пусть я сдаюсь в бессмысленной борьбе за право жить – я вспомню, умирая, о праве только на любовь к тебе. Прощаю

все – тоску и униженье, благодарю за позднее тепло, как прежде (ведь и это достиженье) не зная злобы – и не веря в зло.

«Самоубийца в час разлуки…»

Самоубийца в час разлуки не меньше любит жизнь, чем тот, кто счастлив, праведно живет, не зная настоящей скуки. Кто их измерит, эти муки за неоконченным письмом, перед раскрытым в ночь окном? Кто судит, по какому праву, того, который пьет отраву и этим искупает грех: наверно, свой – быть может, всех.

« Двенадцать месяцев поют о смертном часе…»

Двенадцать месяцев поют о смертном часе… А жизнь по-новому, как осень, хороша. В ночном кафе, на вымершей террасе, в молчанья пьем и курим, не спеша. Куда спешить нам… Вечность наступила – мы даже не заметили когда. Исчезли дни. Слились в одно года. Лишь в смене месяцев по-прежнему есть сила и безутешность памяти земной… Минувшее – как темная звезда в огромном небе, залитом луной.

«Пила, любила, плакала и пела…»

Пила, любила, плакала и пела… Чей это образ – неужели мой? Ведь мне хотелось только одного: полезного, живого дела, которое, как друг, старело бы со мной, любимого… но не было его. Синеют вены на руке сухой… А жизнь без остановки пролетела, как поезд мимо станции глухой.

«На что похожа смерть? Не знаю: на полет…»

На что похожа смерть? Не знаю: на полет или падение… На пламя или ночь… На боль или забвение… На снег, на кровь… Я знаю только, что, когда твой час придет, я не умру с тобой, и не смогу помочь… К чему тогда моя любовь?

«Все было: беспутство, безделье…»

Памяти Б. Поплавского

Все было: беспутство, безделье, в лубочных огнях Монпарнас, нелегкое наше веселье, нетрезвое горе. Похмелье и холод в предутренний час. Тоскливо… в граненом стакане вчерашние розы свежи… Светает в пустом ресторане… В те ночи, в редевшем дурмане легенда творилась из лжи. Пусть судят о ней поколенья. Но в мир наш, где памяти нет, доносятся отзвуки пенья оттуда, где ждет воскресенья в молчаньи погибший поэт.

НОЯБРЬ

«Не может быть, что мы с тобой враги…»

Не может быть, что мы с тобой враги, что между нами недоверье, злоба… Не объясняй, не обещай, не лги. Никто не виноват и виноваты оба – не все ль равно? Я

так боюсь разлуки, какой бы ни был ей положен срок. В любви закона нет, о смерти нет науки. Есть только ряд случайностей – и рок. Прости. Нет больше времени, нет силы… Кому пишу я… Мы с тобой враги. Я буду ждать тебя – не только до могилы – я буду ждать… И в праздник Всех Святых услышу, может быть, твои шаги, с печалью мертвых и тоской живых.

«Сметает ветер листья хлопотливо…»

Сметает ветер листья хлопотливо с деревьев, с тротуаров и с моста… Здесь кто-то шел, согнувшись, торопливо. Кого-то поглотила темнота. Не виноват растерянный прохожий – в делах, в любви на всех других похожий – что не успел предупредить конца. Не знает он, как тяжелы сердца в молчанье, в одиночестве, в гордыне… Свистки. Прожектор над ночной рекой. Сошлась толпа. Молись за упокой души того, кто звал тебя в пустыне.

«В бессоннице услышанное слово…»

В бессоннице услышанное слово встревожит – и совсем прогонит сон… Как чей-то слабый крик, как стон больного, как милого больного стон. Пойми, ведь мы соседи по палате и суждено нам рядом умирать. Мне часто кажется: вот ты седой, в халате, придешь и сядешь на мою кровать и ласково руки моей коснешься, заговоришь по-старому опять. Твой голос не нарушит тишины, смягчит улыбка взгляд упорных глаз… Мне кажется, что оба мы больны, что ты поймешь и, может быть, вернешься в последний день… в последний раз.

«Мне кажется, что даже умирая…»

Мне кажется, что даже умирая я буду повторять бездарные слова о том, что революция права… И что создание земного рая совсем не праздная мечта. О том, что есть неравенство в страданье, что заслоняет небо нищета… Я буду повторять в бреду, в полусознанье и то, что равнодушие есть грех единственно неискупимый… Мне кажется достойной доля тех, кто с жизнью не в ладу, но кто легко умрет за этотмир – враждебный и любимый – не принимая вечности в расчет… Сорвется с ветки где-нибудь в глуши сожженный солнцем яркий лист осенний – я ничего не знаю о спасенье его или моей души.

«Как листья с деревьев, давно облетели…»

Как листья с деревьев, давно облетели предлоги для грусти, обиды, тревоги, Осталась рутина рабочей недели – будильника вкрадчивый звон, вагоны подземной железной дороги, газета в холодной вечерней постели и все углубляющий сон. Осталось доверие к миру больному, который спасет красота. Растаяла грусть по небывшему дому, исчезла о счастье взаимном мечта. Остался закон: за услугу услуга. И память о том же, о тех же. И те же следы вдохновенья в минуты досуга, как отзвук былой тишины. Остались – но тоже становятся реже – короткие, добрые письма от друга из дальней соседней страны.