Ночной корабль: Стихотворения и письма

Вега Мария

КАТОЛИЦИЗМ

Монахинь тихие стайки В глубокой нише креста – Как будто слетелись чайки К ногам воскового Христа. Привела их сестра Мария, Пастух небесных овец. У нее очки роговые И белоснежный чепец. В деревянной резьбе подножья Маслянисто огни блестят. Деревянные ангелы Божьи, Как солдатики, встали в ряд. Кто с флейтой в руке, кто с лютней, Но где же куклам запеть? На тарелку церковные трутни Собирают не мед, а медь. Наверху, склонясь над балконом, Сквозь каменные кружева Смеются ящер с драконом И с толстым котом – сова. Корабль католической веры От сырости мутно-сер. Сестра Мария – химера Страшнее других химер. Крючком изогнутый коготь Стучит о нагрудный крест: «Нельзя моих пленниц трогать, Отнимать у Бога невест». А в туманном чаду кадильном Среди цветов восковых Молчит над престолом пыльным Восковой, неживой Жених.

ЖАЖДА

Ни

ключевая ценная вода, Снопами брызг взлетевшая высоко, Ни темно-золотые струйки сока Из сердцевины спелого плода, Ни в доброй фляге старое вино, Ни тающий ломоть янтарной дыни Меня не утолят… В какой пустыне Такою жаждой мучиться дано? О капле влаги в устьях мертвых рек Взывал ли кто протяжнее и горше? Упасть на снег, лицом зарыться в снег И зачерпнуть, и полные пригоршни Прижать к губам… Пушистый белый ком Впивать одним медлительным глотком Там где-нибудь, у городской заставы, У верстового старого столба, Куда под вечер приведет судьба, Где все сойдутся: правый и неправый.

КУКЛЫ

Разных кукол на заказ Мастерила я не раз, Карандашиком цветным Рисовала лица им. В желтом месяца луче, Кто в лохмотьях, кто в парче, Куклы выстроились в ряд, Что-то ночи говорят. Семь царевен, пять цариц, То казненных, то черниц – Ксений, Марф и Евдокий, С ними несколько Марий, Обреченных королев… Я лепила их, согрев Глину в пригоршне руки, Завивала парики. Лоскуток цветной прикинь К тельцу книжных героинь, Глаз прищурь и посмотри: В белом – Эмма Бовари, Красным бархатом Нана Облита, оплетена, А на донну Анну лег Черных кружев мотылек… Перепутались века! Куклы, ростом в два вершка К жизни вызванные мной, Дышат в комнате ночной. Сколько зим и сколько бед! Ни одной счастливой нет. 1968

ИСХОД

Убегают с чердаков, Из ненужных сундуков, Покидают том за томом, Отрываясь от страниц, И бегут над старым домом, Мимо труб и черепиц. Люди скажут: «Листопад? Или ветер? Или град?» Но до правды далеко им, А чердак отныне пуст. Над полуночным покоем Шелест, шорох, шепот, хруст. Тащит, тащит Трубочист В водостоке желтый лист И Дюймовочку увозит От безглазого Крота. Воздух чист. Слегка морозит. Голубая даль пуста. Оловянный, в блеске лат, Чутко шаркает Солдат С балериною бумажной, И в надзвездные края Богдыхан уходит важный, Пряча в клетку Соловья. Промелькнули и прошли. Дальше, дальше от земли, И озлобленной, и тесной, Где для сказки места нет, К неоткрытой, неизвестной, К самой дальней из планет. Утром тихо и светло. Люди скажут: «Намело Много сора и былинок, Да и книги надо сжечь. Что нам книги без картинок?» И старье забросят в печь. Только теплятся в углу Две скорлупки на полу, Да у старой черной кошки Расширяются зрачки: Это Золушка в окошке Обронила башмачки.

МЕТЕЛЬНАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Я весела, Хоть из села Ушел он воевать. Черна изба, Дымит труба, Пуста моя кровать. Он в щеку бил, Да щеголь был, Он песни распевал. Что вспомнить мне? Герань в окне, Луну да сеновал… В других домах Лукавых свах Ковровые платки. А на меня Из-за плетня Косятся мужики. Скучать начну – Ногой качну У печки колыбель: «Спи, мой сынок, Пусть наш порог Засыпала метель! Пусть в окнах пыль, Ведь ты бобыль, Как цветик полевой. Не плачь… Молчи… Слышь, на печи Скребется домовой? В глухой ночи Он кирпичи Считает – раз, дня, три Ведь есть у них, У домовых, Свои календари. И два, и три, А там, смотри, И двадцать лет пройдет, А домовой Над головой Счет кирпичам ведет». Плеснет метель, И колыбель Опять качнется вбок… Но кто вздохнет, Но кто споет (Не о тебе ль, сынок?): Он в щеку бил, Да щеголь был, Он мне не дал кольца… Что вспомнить мне? Туман в окне, Прощанье у крыльца…

ЛЕТО ГОСПОДНЕ

Черный год не увидел лета: Оно покинуло мир. От домов уцелели скелеты Над воронками мертвых дыр. А в улицы-катакомбы И воя, и рокоча, Как кегли, летели бомбы, Взрывая вихрь кирпича, Рыча, рокоча, и воя, Взметая, взвивая прах, Как будто сердце живое Искали

в рваных домах. Не прежний, не наш, не добрый – Свирепый, слепой Господь Ломал железные ребра, Крушил бетонную плоть. Но сердца найти не мог он Оно скатилось давно Из выбитых черных окон На двор, на гнилое дно. Там, в последней забившись щели, Музыкант ютился, горбун. У охрипшей виолончели Не хватало басовых струн. И она истошным дискантом Фальшивила о тоске. Виляя трехцветным бантом На мировом сквозняке.

НОВЫЙ ГОД

(Оккупация)

От барака до барака. В лужах раздвоясь. Фонари горят из мрака. Освещая грязь. Чаща проволок колючих. Голод. Холод. Тьма. Пролетает в низких тучах Черная зима. Что мне ткет судьба-ткачиха? Нити не видны. Новый год крадется тихо Вдоль слепой стены. Не устал винтовкой звякать Сторож у ворот. Полночь бьет… Не надо плакать – Это Новый год!

ВЕРСАЛЬ

1

Как будто они не бывали, Те годы, тот ужас и смрад: Опять фейерверки в Версале И в праздничных залах парад. Давно ли в смертельной тревоге Дрожала от залпов земля, Вдоль старой версальской дороги Сгорали дотла тополя?.. Проносятся бритые бритты В рольс-ройсах на праздник ночной, И топчет дворцовые плиты Пруссак с необъятной женой… Но раны вчерашние живы, Не зажили шрамы от пуль. В канавах, заросших крапивой, Лежал партизанский патруль. Из каждой ложбинки и щелки Гремели разрывы гранат, И сыпались градом осколки На липа мальчишек-солдат, На черные, потные лица (А в рот набивалась земля)… И снова Версаль веселится, С врагами веселье деля. Сейчас на гигантском помосте, В сверкающем вихре ракет, Увидят залетные гости Военный французский балет…

2

С трудом на глухом перекрестке Мы в каменной нише найдем Непрочно прибитые доски, Размытые долгим дождем. Здесь с каждою буквой истертой, Как будто идущей ко дну Уходит из памяти мертвый, Когда-то спасавший страну. Еще иногда позолота Блеснет кое-где с высоты, Еще с благодарностью кто-то К доске прикрепляет цветы, Но только всё реже и реже: Дорога сюда далека… Весеннею зеленью свежей Прикроется скоро доска, И спрячутся скромно во мраке От глаз угловых фонарей Французские Пьеры и Жаки И с ними наш русский Андрей… Как розу надгробную, музе Я имя его отдаю: Пусть знают в Советском Союзе О русских, погибших в бою. Пусть знают о том, что на свете, Сквозь кривду, развал и разлад, Росли эмигрантские дети И выросли в русских солдат. Связали и крепкие нити С Россией – плела их война… Храните, храните, храните Угасшие их имена. И младшеньким детям, и дедам Пошлите отрадную весть: Вели партизаны к победам За мир, за свободу и честь. И в зареве дальних пожарищ, Глотая свинцовый туман, Шел с ними их русский товарищ, Шел к смерти Андрей, партизан. О люди, когда-то вы знали, За что эта кровь пролилась… И в пышных гостиных Версаля Расходятся гости, смеясь. О страшном, об огненном годе Ни слона, ни памяти нет. Но нет и страшнее пародий, Чем этот военный балет! 1950, Париж

* * *

Страницей каменной раскрыл Париж, Проветривая пыльные седины. В окошке голубятни море крыш, Плеснув, окаменело, сгорбив спины. С подоблачной чердачной высоты Разглядываю сонмы серых зданий, Химер на башнях, тюрьмы и мосты В подзорную трубу воспоминаний. Тумана перламутровая высь, Она воздушной наклонилась чашей Над городом, с которым мы сжились, И над его судьбой, что стала нашей. Всё так же спорами гремит Сенат, Всё те же рыбаки стоят вдоль Сены, И девушки, как пять веков назад, Ткут при свечах, в подвалах, гобелены, Вплетая нити в рыцарский доспех, Грудь женщины и головы на плахе… Всё тот же схоластический орех Ломают босоногие монахи. И каждый раз по-новому хорош, Свистя чижом навстречу канонаде, Веснушками обрызганный Гаврош Под пулями стоит на баррикаде… Вот у реки старинные ларьки – В них книжный мир с его трухою хрупкой. В бальзаковских ермолках старики Его хранят, попыхивая трубкой. Истории запутанный дневник Листает невнимательный прохожий И, не вникая в смутный говор книг, Прельщается шагреневою кожей… Одну игру сменив другой игрой, Всех городов ребячливо-наивней, Париж на землю проливал порой Каскады роз и кровяные ливни. Немало выстрадав и одолев, Плечом к плечу с его мятежным духом, Я вижу – он лежит, уснувший лев, Но и во сне тревожно водит ухом, Прислушиваясь… Даль еще тиха. Леса окрестные сомкнулись плотно, И на флюгарке крылья петуха В безветрии опущены дремотно. Еще не вспыхнул красный гребешок! А зоркий глаз косится на восток: Когда же смогут в общем кличе слиться, Булыжники рассветом опаля, Неспящий голубь со стены Кремля И гальская проснувшаяся птица? 1964, Майами