Облака и звезды
Шрифт:
Инна Васильевна нервно засмеялась.
— Сергей Петрович, неужели вы считаете, что Баскаков так уж всесилен? По-вашему, он и отряд наш может расформировать?
Калугин выпил чай, поднялся из-за стола.
— Он — нет, Стожарский — да. Баскаков — сердцевед, умница. Начальник экспедиции давно танцует под его дудку.
— А я и не стараюсь покорно подставлять голову под удар! — вдруг горячо сказал Курбатов. — Мы не мыши, для которых сильнее кошки зверя нет. Надо будет, приструним и Баскакова.
Инна Васильевна подмигнула
— Правильно, чего робеть! Ты у нас боец известный.
Это было очень жестоко. Курбатова передернуло. Он с трудом сдержался, чтобы не ответить резко. Мне стало жаль его: в конце концов, не каждый рожден борцом. Но я промолчал. Зачем вмешиваться в семейные ссоры?
Вмешался Калугин. Глядя прямо в лицо Инны Васильевны он медленно сказал:
— А вам не следовало бы иронизировать.
Инна Васильевна вспыхнула:
— Ага! Теперь, значит, не только Курбатов, но и вы упрекаете, что я подбила всех вызвать баскаковцев? Понятно: надо найти козла отпущения.
— Дело не в козле, — спокойно сказал Калугин, — вызвали их не только вы, а мы все, весь отряд, и вызвали, зная почти наверняка, что будем побеждены. Дело не в этом. Я хотел сказать другое: не следует постоянно подчеркивать в людях только их слабости.
Инна Васильевна смущенно молчала. Калугин понял ее, сказал уже мягче:
— Сейчас нам надо держаться вместе, крепко держаться. Перед нами противник умный, опытный и бесчестный. Сражаться с ним его оружием мы не будем: мы ведь уважаем себя. Правда? Но и позволить ему взять верх тоже нельзя. Это значило бы капитулировать перед злом.
XI
Через два дня был «добит» последний планшет. Работа окончена. Приехав с поля, мы стали упаковывать отрядное имущество, чтобы на рассвете сразу же отправиться в Казанджик.
Покачиваясь на ухабах в «домике» нашего грузовика, я думал, вероятно, одну думу с Курбатовым, с Калугиным: как в штабе будет принята работа отряда, сочтет ли возможным начальство доверить нам новый объект? А если не сочтет? Если ошибки, промахи, огрехи слишком велики? Если отряд не оправдал себя? Тогда специалистов разбросают по другим отрядам. Я думал и сам удивлялся своим мыслям — ведь у меня с курбатовцами не было ни дружбы, ни вражды. Ко мне относились сдержанно, но я и сам не проявлял ни к кому особой симпатии. Нас связывала только работа, поле, остальное не трогало меня, не интересовало. Живя вместе с курбатовцами, я очень редко думал о них.
Меня заботило в основном одно: не дать сесть себе на голову. Чтобы этого не случилось, я в порядке предупреждения заранее показывал зубы. Видали, мол? Не кусаюсь, но, если придется, могу. Может быть, чересчур часто показывал, но это лучше, чем позволить подмять себя, поставить в жалкое положение: «Слушаю, товарищ начальник», «Все понятно, все сделаю, товарищ начальник». Нет уж! Этого от меня никому не дождаться.
В
В столовой людей было мало. Заняты три-четыре столика у стен, за одним сидели двое баскаковцев — Лариса и Олег, мелиоратор-практикант. Я видел его только раз, когда ездил к Баскакову. В инспекторской проверке Олег почему-то не участвовал.
Я поклонился Ларисе, она сухо кивнула. И тут я заметил: за самым дальним столиком в углу обедает в одиночестве третий баскаковец — Аполлон Фомич. Старичок был в своей неизменной ковбойке со множеством красных пуговичек. Рядом на стуле — белая пикейная панамка. Геодезист тоже заметил меня и смотрел выжидательно — узнаю ли. Я поздоровался. Аполлон Фомич поманил меня пальцем:
— Давно прибыли?
— Час назад.
— Передайте своему начальнику: его срочно ждут в штабе экспедиции.
Сообщив это, Аполлон Фомич отвернулся, стал тщательно разрезать отбивную, словно забоявшись, как бы его не уличили в крамольных сношениях с противником.
Мы сдвинули вместе два свободных столика, принялись за еду. После однообразных Илюшиных «обедо-ужинов» скромные нарпитовские блюда казались необыкновенно вкусными. Я передал Курбатову слова Аполлона Фомича. Начальник уныло махнул рукой:
— И без него знаю. После обеда пойду.
— Можно мне с вами? — спросил Калугин.
— А зачем? — отозвался Курбатов. — Стожарский еще больше озлится, скажет: «С защитником пришел». Пойду один.
Начальник покосился на буфетную стойку, где разноцветно переливались, играли на солнце всякие вишневки-перцовки.
— Может, взять по сто пятьдесят?
Инна Васильевна подняла строгие глаза:
— Ты что? За каждым твоим шагом сейчас следят. Хочешь, чтобы тебе еще пьянство пришили?
Начальник, понурясь, вздохнул, Калугин встал:
— А почему бы и не выпить?
Провожаемый благодарным взглядом начальника, он подошел к буфету, заказал мужчинам по сто пятьдесят водки и портвейн для Инны Васильевны.
Я взглянул на Аполлона Фомича. Тот забыл про свою отбивную, уставился на наш стол, — верно, подсчитывал в уме принесенные Калугиным граммы. Вдруг Калугин поднял стакан и обернулся к баскаковскому геодезисту:
— Прозит!
От неожиданности старичок растерянно заморгал глазами.
— Чего?
— Ваше здоровье! Много лет усердной и преданной службы!
Грохнул хохот. Смеялась Лариса, с откровенным презрением глядя на старичка, смеялся Олег, по-детски уронив голову на стол. Смеялись все мы, курбатовцы. Аполлон Фомич не выдержал. Бросив недоеденную отбивную, он вскочил, схватил свою панамку и мелкой рысцой понесся к выходу. На пороге остановился, обернул назад сморщенное, пунцовое от гнева личико.
— Посмотрим, как вы будете смеяться завтра, — и выскочил из столовой.