Облака и звезды
Шрифт:
— Слушаю, товарищ начальник.
Смущенно посмеиваясь, Курбатов сказал, что Костя, принимая местное радио, поймал объявление: завтра, в воскресенье, в Казанджике устраиваются верблюжьи скачки; рабочие говорят: это старинная туркменская забава, посмотреть на нее очень любопытно. Калугин, Инна Васильевна, Костя, все рабочие умоляют — давайте съездим. Чем в лагере без дела сидеть, посмотрим редкое зрелище, конечно, если ветер немного утихнет. После скачек — сразу же обратно, в пески.
— Что поделаешь? Всем миром просят. Пришлось согласиться, — глас народа… Вы как на это смотрите?
Предложение было
— А если узнают в штабе?
Курбатов беззаботно усмехнулся.
— Откуда? Начальства там наверняка не будет. Кто из полевиков увидит — не скажет: свой брат, зачем кляузничать?
— Не возражаю.
Курбатов встал с раскладушки, но задержался у выхода. Я понял: хочет сказать о вчерашнем — и не решается. Наконец набрался смелости.
— Еще два слова. Правда, циклон смял график, но — на будущее. Если вам зачем-нибудь надо остановиться во время изысканий, что-то более основательно в научном плане обследовать, скажите, пожалуйста, Калугину, — он две-три площадки сам опишет. Весной он работал как геоботаник, неплохо получалось. А вы потом посмотрите записи, внесете коррективы.
Мне стало жаль Курбатова, но распускаться нельзя — он сам устанавливает форму наших отношений. И форма эта меня вполне устраивает. Надо ее закрепить. Я сказал подчеркнуто официально:
— Слушаю, товарищ начальник. На будущее обязательно учту ваше указание.
Курбатов искоса взглянул на меня, не обиделся ли. Я ответил вежливой улыбкой.
— Спокойной ночи, Юрий Иванович.
— Всего доброго, товарищ начальник!
VI
На другой день побудка звучала долго, звонко, — Илюша бил в рельсу по-особенному. Все быстрее обычного позавтракали, сели в грузовик.
Циклон шел на убыль, ветер немного утих, даль прояснялась, но работать в песках было нельзя.
В последнюю минуту Калугин вдруг отказался ехать.
— Рука на погоду болит. Самое лучшее сейчас полежать. Я отдохну и лагерь покараулю, а Илюша пусть едет.
Илья от радости растерялся — стоял на месте, хлопал глазами. Еще бы! Он в одиночку вел унылое оседлое существование в песках — был поваром и сторожем лагеря.
— Счастливо! — Калугин скрылся в палатке.
— Илья, чего стоишь? — крикнул из кузова Костя. — Тебя все ждут.
Повар сорвал с себя халат, бросил на челек, полез в кузов.
— Все сели? — раздалось из кабины. В голосе Курбатова послышалось явное смущение.
— Все! — весело ответил кузов.
— Трогай, Басар!
В Казанджике, не заезжая в штаб отряда, мы направились прямо на место скачек. Мурад, стоя у кабины, показывал дорогу.
На выгоне собралась порядочная толпа. Зрители окружили «скакунов». Верблюды, подогнув колени, лежали на голой твердой земле. Не верилось, что эти неуклюжие животные будут скакать.
Но вот распорядитель с красным шарфом через плечо дал знак. Верблюды тяжело поднялись, гуськом пошли к стартовой площадке, отмеченной мелом. По условиям соревнования надо было сделать большой круг в два километра.
Я стал рассматривать наездников. На двух верблюдах сидели седобородые старики аксакалы в огромных мохнатых папахах. Молчаливые, невозмутимо спокойные, они высились над пестрой, веселой
Видно было, что аксакалы не сомневались в успехе. Мурад сказал нам, что каждый год один из почетных наездников берет приз. Обычно выигрывают по очереди.
Аксакалы, казалось, не замечали парня в тюбетейке и его верблюда, словно там, где он находился, было пустое место.
— Откуда этот парень? — спросил я Мурада.
— Из какого-то колхоза возле развалин Куртыш-баба. Совсем глухое место. Первый раз скачет.
В толпе произошло движение. Распорядитель приказал выстроиться в одну линию. Старые верблюды стали рядом, но молодой заартачился. Шумная толпа волновала его, он беспокойно вертел маленькой головой и не слушался ездока, не хотел спокойно стоять на месте.
Распорядитель несколько раз возвращал всех на исходный рубеж. Наконец по сигналу все три «скакуна» одновременно неуклюжей рысью пустились по кругу. Мерно покачиваясь, аксакалы уверенно сидели на своих огромных верблюдах. Опытные гонщики были уверены в победе, а возможно, между собой уже и решили, кому она достанется.
Они по-прежнему не замечали новичка, сразу же отставшего на три корпуса. Толпа напряженно следила за скачками. То здесь, то там болельщики выбегали на середину поля, слышались одобрительные крики, свист, смех.
Верблюды аксакалов шли крупным размашистым наметом. В этом мерном движении был сейчас тот же ритм, та же неутомимость, что и в медленном верблюжьем шаге.
До финиша оставалась половина круга. Стало ясно: победит темный, почти черный верблюд, со всадником в белой папахе. Второй наездник явно не спешил. Верблюд его размеренно скакал по полю.
— Он в прошлом году победил, — усмехнулся Мурад, — нельзя выигрывать каждый год! Надо совесть иметь.
Мне стало скучно. В толпе я увидел Костю, Курбатова, Инну Васильевну, рабочих. Курбатов размахивал руками, что-то взволнованно говорил Косте. Голоса их относило ветром. Должно быть, они поставили на разных верблюдов. Рабочие тоже горячо спорили. Я не всех знал по именам, да и не старался узнать, — различал по внешним приметам: низкий, высокий, широкоплечий. Называл каждого «товарищ» и на «вы». Исключением были только близнецы, работавшие с нами в первый день.
Вдруг в толпе произошло какое-то замешательство. Все смотрели вправо. Там всеми забытый, не признанный с самого начала, бешеным галопом скакал молодой верблюд. Он мчался, высоко вскинув голову, в строгом ритме — это был тяжелый верблюжий галоп, когда животное скачет, почти не сгибая ног в коленях. Расстояние между ним и двумя старыми верблюдами уменьшалось на глазах. Беспокойно оглянулся назад один аксакал, потом другой. Словно по команде, оба стали нахлестывать своих скакунов. Поздно! Молодой верблюд уже поравнялся с ними, вот он опередил их на корпус, на два, на три.