Оборванная переписка
Шрифт:
Наконецъ, она пришла. Я былъ почему-то въ дух, мы болтали, смялись и разстались какъ добрые, старые знакомые. Мн особенно понравилась ея манера стыдливо опускать глаза; и смялась она какъ-то конфузливо и сдержанно. И это мн было очень пріятно.
Она стала приходить къ Вр Михайловн каждый вечеръ, но всегда не надолго, — всегда торопилась къ больной матери. Ея ранніе уходы, въ самый разгаръ бесды, и раздражали, и заставляли желать ея присутствія, и ждать ее на другой вечеръ. И цлый день я ждалъ этого вечера, самъ не отдавая себ отчета, что собственно влечетъ меня къ
Вра Михайловна и ея сестра часто оставляли насъ вдвоемъ, но Анна была всегда конфузлива, сдержанна, и, не смотря на кокетство, точно не замчала меня.
Разъ она пришла необыкновенно оживленная и особенно весело одтая: вся въ красномъ. Ея приходъ точно разбудилъ всхъ насъ, вс заговорили, зашумли, засмялись. (Неужели это только казалось мн? Неужели это во мн самомъ все смялось тогда?) Анна тоже, повидимому, веселилась съ нами. Но вдругъ посмотрла быстрымъ, едва замтнымъ взглядомъ на часы, и стала прощаться. Мы начали ее уговаривать остаться.
— Долгъ выше всего! — строго сказала она.
Я попросилъ позволенія проводить ее. Она также строго и серьезно сказала мн:
— Меня никогда никто не провожаетъ.
Когда она ушла, все померкло кругомъ, не о чемъ стало разговаривать, нечему смяться. Я тоже сейчасъ же ушелъ отъ моихъ милыхъ старушекъ.
Былъ тихій апрльскій вечеръ. Ницца вся дышала душистымъ тепломъ и нгой. Улицы были совершенно пусты. Я пошелъ въ Cimiez, въ горы, и между живыхъ стнъ лиловыхъ глициній мн было особенно уютно и отрадно. Давно я не чувствовалъ себя такимъ молодымъ, бодрымъ, давно уже я такъ не любилъ жизнь. Я думалъ не объ Анн, а о чемъ-то очень хорошемъ, свтломъ, яркомъ… Но все это было переплетено съ ней, съ ея голосомъ, съ ея милымъ, сдержанннымъ смхомъ. И мн хотлось смяться…
И вотъ, точно сейчасъ у меня передъ глазами: одноконная каретка со спущенными на половину сторами. Я невольно взглянулъ въ нее. Въ нижнюю часть окна, незакрытую сторой, были видны дв фигуры: онъ — весь въ сромъ, она — вся въ красномъ. Этотъ красный цвтъ заставилъ меня вздрогнуть. Карета прохала и скрылась изъ виду, а я все стоялъ на мст и смотрлъ. О чемъ я думалъ? Не знаю. Потомъ я тысячу разъ вспоминалъ эти минуты и не могъ возстановить моихъ тогдашнихъ думъ. Я, конечно, и мысли не допускалъ, что Анна Дмитріевна могла хать со спущенными сторами, когда она сидла подл больной матери. Но мн было почему-то непріятно это красное платье. Я промаялся всю ночь и надъ всми моими чувствами преобладало чувство оскорбленія. Я былъ оскорбленъ за чистую и скромную Нюсю. И когда она пришла на другой день къ «нашему чаю», я сказалъ ей:
— А знаете: здсь у какой-то барыни есть точно такое же красное платье, какъ у васъ.
— Ихъ десятки здсь, — спокойно отвтила она. — Теперь это самый модный цвтъ… Надоло уже!
— Такъ вы не носите больше.
Она мило и удивленно улыбнулась, и сказала:
— Если вы хотите — не буду!
Я, конечно, очень скоро забылъ и объ этомъ плать — она больше не надвала его — и о моей встрч въ Cimiez.
Я сталъ бывать у Муравиныхъ, сначала рдко, потомъ все чаще и чаще. Дома Нюся была побойче и самостоятельне.
— Это все милое вліяніе господина Ломачева.
Анна не отвчала на эти слова и только разъ, выведенная изъ себя, сказала:
— Вы знаете, что я не вижусь съ нимъ… Я даже не имю понятія, гд онъ.
И чувствуя, что мн хочется знать, о комъ идетъ рчь — она сказала:
— Это одинъ нашъ знакомый… Уже не молодой… Семейный… Не любитъ его мамочка!
— За что?
Нюся звонко разсмялась и сказала:
— Сама не знаетъ!
Я взглянулъ на Анну Васильевну. Она молчала, крпко сжавъ губы, точно боялась не сдержать себя.
Скоро я увидалъ и самого господина Ломачева. Онъ шелъ съ Нюсей и что-то оживленно говорилъ ей. Она слушала его съ несвойственною ей озабоченностью, и отъ этого казалась старше, чмъ я привыкъ видть ее.
Я шелъ по другой сторон улицы, и они не видли меня. Я такъ обрадовался, что встртилъ Нюсю въ необычный для меня часъ, что, ни о чемъ не думая, перебжалъ улицу, чтобы пожать ея руку. Мн показалось, что она тоже обрадовалась мн, покраснла, смутилась, заговорила о чемъ-то быстро и путано, но скоро овладла собой и спокойно сказала:
— Вы разв незнакомы? Леонидъ Александровичъ Ломачевъ.
Меня она не назвала. Мы посмотрли другъ на друга, едва прикоснувшись къ шляпамъ. Она сказала еще нсколько ничего незначущихъ фразъ, подозвала фіакръ и ухала.
Мы съ Ломачевымъ разошлись въ разныя стороны, не сказавъ другъ другу ни слова. Его красивая сдая голова и изящная фигура въ свтломъ пальто весь день не выходили у меня изъ головы. Впрочемъ, скоро я совсмъ забылъ о немъ. Анна становилась со мной все миле и ласкове, приходила къ намъ въ отель каждый вечеръ, соглашалась иногда здить съ нами за городъ и, вообще, скоро стала совсмъ «своя».
Въ одну изъ прогулокъ, я простудился, схватилъ лихорадку и слегъ. Три дня я пролежалъ въ жару, и Анна съ ея ласковыми глазами и мягкими манерами и милымъ голосомъ — не выходила у меня изъ головы.
Когда она пришла ко мн,- это было вечеромъ, въ конц третьяго дня, — я не поврилъ своему счастью, что вижу ее, самое, у меня… я не могъ сказать ни одного слова. Она тоже казалась взволнованной, была блдная, заплаканная.
— Анна Дмитріевна! Вамъ тяжело живется? — вырвалось у меня.
Она такъ искренно заплакала, что я самъ не помню, какъ схватилъ ее за об руки, притянулъ къ сев и поцловалъ ее.
О чемъ я думалъ тогда? Неужели я могъ предположить, что мой поцлуй утшитъ ее? Не знаю. Врне, что я ни о чемъ не думалъ, а просто мн было больно видть ее несчастной, для меня было счастьемъ взять ее за руки, поцловать ее… Тоже чувство толкнуло меня попросить ее выйдти за меня замужъ. Она согласилась не радостно, но охотно, съ тою же сдержанностью, которая меня такъ привлекала къ ней. Она точно ждала моего предложенія. И я принялъ это, какъ должное. Я не ждалъ отъ нея особенной радости и не думалъ о ней, — моя радость все покрыла собой.