Очень личная книга
Шрифт:
Я, конечно, запомнил слова о цвете погон и шеи, и когда осенью мы пришли на первый в том семестре семинар на кафедре военного дела, ведший занятие полковник Кузнецов, которому, как мне казалось, была не по душе моя нерусская фамилия (хотя по матери я был, как и он, Кузнецовым), потребовал, чтобы я встал и ответил на вопрос, который часто задавали студентам на этой кафедре.
– Сайфёр, – вскрикнул он, нарочито коверкая произношение моей фамилии (как, впрочем, делали почти все на этой кафедре).
– Встать!
Я поднялся и застыл перед низеньким и полноватым полковником, подошедшим ко мне близко, так что мой глаз был сантиметров на пять выше его действительно белого погона.
– Что значит для армии интендантская служба? – выкрикнул он.
Вопрос
Но в тот момент на меня нашло что-то, глаз уцепился за белый погон полковника, и я рявкнул, используя незабвенную лексику рядового Швейка, во весь голос, а голосок, надо сказать, у меня был не слабый:
– Так что извольте доложить, товарищ полковник Кузнецов, – погон белый, а шея красная!
Что было после этого, передать трудно. Полковник Кузнецов [11] не просто удалил меня с этого занятия, а, по-моему, вся кафедра военного дела Тимирязевской академии на годы запомнила выходку этого мерзавца Сойфера и только ждала подходящего момента, чтобы наказать меня.
11
Возможно, полковник Кузнецов исполнял более существенную роль в академии, чем простое преподавание на кафедре военного дела. В годы аспирантуры я часто бывал в отделе бактериофагии академика В.Д. Тимакова в Институте эпидемиологии и микробиологии имени Н.Ф. Гамалея, где проводил некоторые опыты с сотрудниками Д. М. Гольдфарба. Отдел помещался в центре Москвы, в Фуркасовском переулке, и вход в это здание располагался прямо напротив высокого заднего крыльца одного из зданий Комитета госбезопасности (КГБ). Однажды, когда я вышел из лаборатории Тимакова и задержался на минуту на крыльце, я вдруг увидел, как массивная дверь в здании КГБ отворилась и выпустила полковника Кузнецова в почти парадной форме. Вызывать на допрос в КГБ этого человека вряд ли бы стали, да и весь вид торжественно спускавшегося к тротуару полковника говорил об обратном: это шел один из властителей, а не подследственных. Я понял, что он исполнял в академии двоякую роль и понял, откуда бралась такая надменность в повадках этого в общем не очень далекого человека.
Как меня чуть было не отдали в солдаты
Когда летом после окончания 1-го курса я приехал в Горький, Петр Андреевич Суворов сообщил мне, что он договорился со своим старым знакомым, который много лет работал в Горьком, а потом был приглашен заведовать кафедрой геоботаники в МГУ, профессором Сергеем Сергеевичем Станковым, что тот поможет мне перейти на его кафедру в Московский университет. Такая перспектива меня, разумеется, восхитила. Все-таки профессия агронома не была для меня столь привлекательной, как биолога-исследователя, и я относился к будущей специализации без восторга, как к стечению жизненных обстоятельств.
В летние каникулы 1955 г. мы съездили с Петром Андреевичем в Москву к Станкову, несколько раз побывали у него дома, я подготовил документы, которые он попросил дать ему (в частности, все мои грамоты, дипломы, включая дипломы ВСХВ, а также копии зачетной книжки; к моему глубокому сожалению, все они так и остались у Станкова и исчезли после его смерти).
Станков начал хлопоты о моем переводе в МГУ. Он сказал, что до момента окончания второго курса в академии я еще относительно легко смогу
Об этих хлопотах по переводу в МГУ каким-то образом в академии прознали. И тут начались мои первые серьезные неприятности. Деканом нашего факультета был специалист по землянике, доцент А. Г. Резниченко. Он был не просто посредственным специалистом, но каким-то серым и вместе с тем надутым и вальяжным. В конце второго курса, весной 1956 г., у нас состоялось комсомольское собрание факультета, на котором я не нашел ничего лучшего, как выступить по поводу низкого научного уровня лекций некоторых преподавателей Тимирязевки. В качестве примера я сослался на несколько грубых ошибок в лекциях Резниченко и нового заведующего кафедрой ботаники В. Г. Хржановского, который незадолго до этого переехал в Москву откуда-то из Украины, сказал о некоторых антинаучных высказываниях заведующего кафедрой военного дела подполковника Левченко и призвал присутствовавшего на конференции проректора Корнелия Ивановича Ивановича принять меры к тому, чтобы ведущий вуз страны соответствовал своему статусу Меня, конечно, понесло, и я говорил очень страстно. Антисталинская речь Хрущева на XX съезде партии, произнесенная в феврале того года, воспринималась мной как призыв к открытому бичеванию пороков общества на всех уровнях, вот я и воспламенился этим призывом. Возражать мне никто не стал, но из-за глупой горячности я дал повод тем, кого я критиковал, объединиться против меня.
Вскоре академию оклеили огромными красочными объявлениями, что на плодоовощном факультете состоится открытое комсомольское собрание с одним вопросом: «Об аморальном поведении студента В. Сойфера». В газете «Тимирязевец», где я уже год числился специальным корреспондентом, часто печатался и был вроде бы своим, вдруг появилась статья студента-старшекурсника не с нашего факультета, где меня называли сорняком и призывали выкорчевать. Замаячила перспектива оказаться исключенным из числа студентов и быть отданным в солдаты.
Хочу отметить, что со второго курса я начал печататься в «Комсомольской правде» под фамилией мамы – Кузнецов, и перед началом собрания кто-то из редакции «Комсомолки» сказал мне по телефону, что приглашение на это собрание получено и ими, и что, возможно, Ф. А. Вигдорова или кто-то еще придут на собрание. Я почувствовал, что кольцо вокруг меня сжалось и что меня отдадут в солдатчину. Я сделал жуткую ошибку: заставил поволноваться маму, потому что за день до собрания позвонил ей в Горький и предупредил о том, что мне грозит.
В президиуме собрания собственно комсомольцев не было. Там восседали Резниченко и Левченко. Тоном победителя декан известил, что в зале присутствуют представители райкома комсомола, газет «Правда» и «Комсомольская правда». Первым выступил Резниченко, который сказал, что вот государство истратило огромные деньги на студента Сойфера, а он готовит себе отступные позиции, чтобы избежать возможности быть посланным на село, где так нужны дипломированные специалисты, которые придадут новый рывок социалистическому сельскому хозяйству
Заведующий военной кафедрой Левченко выступил вторым и сказал, что предателей всегда воспитывали и у меня есть один шанс искупить свою вину перед родиной: отслужить простым солдатом положенное советским парням время. Что, может быть, это меня образумит и излечит от зазнайства, чистоплюйства и нахальства.
После этого слово было предоставлено студентам. Вовсе даже не комсомолец, а член партии большевиков из нашей группы великовозрастный Косовец вышел первым и сказал, что ему стыдно находиться со мной в одной группе и он предлагает исключить меня из академии. Затем Паша Тулапин – про которого все знали, что он вечно крутился около меня, изображая из себя моего друга, сказал, что Сойфер сам-то учится хорошо, но никогда никому не помогает.